Том 12. Письма 1842-1845

Гоголь Николай Васильевич

А вы, мой бесценный друг и душа, много мною любимая, не гневайтесь на меня ни за то, что я доселе не давал вести о себе, ни за то, что я не в силах был действовать, как твердый муж, и не колебаться во время колебанья, ни за то, что и теперь я, может быть, пишу бессвязно и уж, верно, неразборчиво и нечетко. Всё простите мне и помолитесь обо мне крепко богу, да укрепит меня и воздвигнет и обратит мне в целение и пользу предстоящее лечение. Посылаю мой душевный поклон вашей добрейшей супруге, обнимаю мысленно ваших малюток. Обнимаю также доброго бар<она> Рейтерна и посылаю искрен<ний> поклон всей милой семье его. Напишите в ответ только две строчки, чтобы я знал, что письмо мое получено. Адресуйте в Карлсбад, poste restante. Приехавши в Карлсбад, я вам пришлю тот же час свой полный адрес. Выезжаю я отсюда завтра, а послезавтра надеюсь быть в Карлсбаде.

Весь ваш Гоголь.

На обороте: Son excellence monsieur m-r de Joukowsky. Francfort s/M. Saxsenhausen. Salzwedelsgarten vor dem Schaumeinthor.

Смирновой А. О., 15 июля н. ст. 1845^*

277. А. О. СМИРНОВОЙ.

Берлин. 15 июля <н. ст. 1845>.

Пишу к вам еще раз из Берлина, где должен был я прожить полторы недели в ожидании Шёнлейна, которого, однако ж, не дождался. Вместо того пришел ответ, что Шёнлейн будет не раньше, как чрез три недели. Чтобы чем-нибудь решить дело, я съездил в Дрезден к Карусу. Карус, по выслушании всего, равно как и затруднительного моего состояния насчет того, что предпринять и чему последовать,

осмотрел меня всего, перещупал всё мое высохнувшее тело и кости и задал мне новую задачу: нашел, что всё дело у меня в печени, которая сильно выросла, и что мне следует ехать в Карлсбад и лечиться Карлсбадом, как единственным для того средством. Итак, я теперь, перекрестясь и благословясь, и предаясь совершенно на волю божию, еду в Карлсбад, а вас прошу помолиться обо мне, бесценный друг мой Александра Осиповна. Отправьте молебен о моем выздоровлении и попросите помолиться обо мне того из служителей божиих, чьи молитвы доступнее и действительнее. Молитвы лучших из нас много могут сделать. Отправьте молебен также и о вашем собственном выздоровлении. Наше выздоровление в руках божиих, а не в руках докторов и не в руках каких-либо медицинских средств. Я думаю, что какое бы ни было предписано нам лечение, хотя бы оно даже и не вполне соответствовало нашему недугу и даже самый врач ошибся, но если мы во имя божие и верой в бога станем им лечиться, то всевышняя воля направит всё в исцеление нам. Карлсбад имеет хотя то преимущество, что там я буду не один; по крайней мере, там редко бывает без большого съезда русских, что теперь, по причине одолевающей меня беспрерывно хандры, не совсем маловажно.

Адресуйте или прямо в Карлсбад, poste restante, или в Берлин, на имя Мих<аила> Михалини^*, для отправления ко мне.

Затем, обнимая вас всею душою и мыслию, молю вас не лениться писать ко мне и, хотя по две и по три строчки, но как можно почаще, говорить о вашем душевном состоянии. В нем всё мне дорого, и хотя бы вы мне писали нехотя, в бессвязных отрывках, в недоконченных речах и словах — душа моя найдет в них смысл, а бог вразумит и в неполноте почувствовать дело в полноте…

Жуковскому В. А., 24 июля н. ст. 1845 ^*

278. В. А. ЖУКОВСКОМУ.

Карлсбад. 24 июля <н. ст. 1845>.

Ваше милое письмо ^* , а с ним вместе и приложенные на мое имя письма получил и благодарю вас очень за то и за другое. Вот уже пять дней, если не боле, как пью воды Карлсбада. Больше ничего не могу сказать: так слаб и в изнуренном состоянии. У Каруса я расспросил обо всем; в этом отношении не беспокойтесь. Он составил описание найденного им во мне недуга в соединении с письмом к здешнему доктору. Доктора имя — Флеклес. Доктор Флеклес подтверждает всё то же, что Карус, что, впрочем, ни удивительно, ни слишком обнадеживательно, ибо так бывает и водится всегда. Что до меня, надежду более всего возлагаю на бога. Его святой воле угодно — и действие, повидимому вредоносное, обратится в полезное. Да будет же его воля и да поможет он нам в бессилии нашем и подаст нам силы произносить ежеминутно: «Да будет воля твоя!» С водами я поступаю осторожно, ибо знаю, что, сколь ни благотворны они в таком случае, если болезнь [1347] именно та, которую определил Карус, столько вредоносны и гибельны, если болезнь не та, то есть если первоначальная причина болезни не в печени, а в нервах и во всеобщем расслаблении и изнурении сил.

1347

болезнь во мне

Тут середины нет: либо пан, либо пропал, так, по крайней мере, гласят все медицинские описания карлсбадских вод. Но велик бог, и природа человека еще такая тайна, которая ускользает далеко во многом от глаза докторов. А потому всё клонится к тому, что во время лечения еще крепче и сильней нужно молиться богу. Молитесь и вы, мой добрый друг. Больше писать покаместь не в силах. В следующий раз и особенно, когда почувствую себя лучше, напишу пообстоятельней и подлинней. Обнимаю вас от всей души и передаю душевный поклон Елисавете Алексеевне.

Весь ваш Гоголь.

На обороте: Son excellence m-r de Joukowsky. Francfort s/M. Saxsenhausen. Salzwedelsgarten vor dem Schaumeinthor.

Смирновой А. О., 25 июля н. ст. 1845^*

279. А. О. СМИРНОВОЙ.

25 июля <н. ст. 1845. Карлсбад>.

Слабый и еле движущийся пишу к вам из Карлсбада. Покаместь воды меня повергнули в совершенное расслабление телесное. Вот всё, что могу сказать. Что будет потом, это известно одному богу. Карлсбад может помочь, если все мои недуги происходят от печени, и может вконец повредить, если прямо от нерв и от расслабления, соединенного с изнуреньем сил. Жуковский переслал мне ваши два письмеца^* (последнее от 19 июня). Наконец судьба Н<иколая> М<ихайловича>^* решилась: ему досталась на долю Калуга. Что ж, это хорошо: Калуга близко от Москвы и не так далеко от Петербурга. В Москву вам нужно иногда наведываться для освежения, а иногда и для переговоров с людьми, которых сведения вам могут быть полезны. В Петербург вам нужно наведываться собственно для одной царской фамилии, которой вы будете необходимей и нужней, чем далее, более. К тому ж в краткое время приезда гораздо больше обделывается и делается дел, чем в долгое пребывание. Не смущайтесь вперед предстоящими благотворительными обществами и приютами, какие ныне требуются от губернаторш. Рассмотрите прежде хорошенько место и положение настоящее тех, для которых делаются благотворения, и вы найдете потом средства, как благотворительные заведения только по имени обратить в действительно благотворительные по существу и как из приютов, оставивши им только имя и форму приютов, сделать вовсе не похожее на то, что иные принимают за приют. Словом, местные надобности и потребности в губернии укажут вам сами весьма ясно, в каком <месте> и в какой силе должно быть у вас основано какое бы то ни было заведение. Постарайтесь только узнать получше всех в губернии, умейте всех и каждого выспросить и не принимайте ничьего показания за непреложное и последнее, пока не отберете и от других таких же показаний, а отобравши, не пощупаете сами собственными руками. И тогда уже с божией помощью, благословясь, принимайтесь за дело.

Вы коснулись «Мертвых душ» ^* и просите меня не сердиться на правду, говоря, что исполнились сожалением к тому, над чем прежде смеялись. Друг мой, я не люблю моих сочинений, доселе бывших и напечатанных, и особенно «Мерт<вых> душ». Но вы будете несправедливы, когда будете осуждать за них автора, принимая за карикатуру насмешку над губерниями, так же, как были прежде несправедливы хваливши. Вовсе не губерния и не несколько уродливых помещиков, и не то, что им приписывают, есть предмет «Мертвых душ». Это пока [1348] еще тайна, которая должна была вдруг, к изумлению всех (ибо ни одна душа из читателей не догадалась), раскрыться в последующих томах, если бы богу угодно было продлить жизнь мою и благословить будущий труд. Повторяю вам вновь, что это [1349] тайна, и ключ от нее покаместь в душе у одного только автора. Многое, многое даже из того, что, повидимому, было обращено ко мне самому, было принято вовсе в другом смысле. Была у меня, точно, гордость, но не моим настоящим, не теми [1350] свойствами, которыми владел я; гордость будущим шевелилась в груди, — тем, что представлялось мне впереди, счастливым открытием, которым угодно было, вследствие божией милости, озарить мою душу. Открытием, что [1351] можно быть далеко лучше

того, чем есть человек, что есть средства и что для любви… Но некстати я заговорил о том, чего еще нет. Поверьте, что я хорошо знаю, что я слишком дрянь. И всегда чувств<овал> более или менее, что в настоящем состоянии моем я дрянь и всё дрянь, что ни делается мною, кроме того, что богу угодно было внушить мне сделать, да и то было сделано мною далеко не так, как следует. — Но рука моя устает. Друг мой, укрепимся духом! Примем всё, что ни посылается нам богом, и возлюбим всё посылаемое, и, как бы ни показалось оно горько, примем за самый сладкий дар от руки его. Злое не посылается богом, но попускается им для того только, чтобы мы в это время сильней обратились к нему, прижались бы ближе к нему, как дитя к матери при виде испугавшего его предмета, испросив у него сил противу зла. Итак, возрадуемся приходу зла, как возможности приблизиться ближе к богу. Крестом сложивши руки и подняв глаза к нему, будем ежеминутно говорить: «Да будет воля твоя» и всё примем, благословляя и самую тоску, [1352] и скуку, и тяжкую болезнь. Не знаю, как вам дать адресы московских моих знакомых; они все, вероятно, разъехались. О квартире и местопребывании Языкова Никол<ая> Михайловича можете узнать на Кузнец<ком> мосту в доме Хомякова. О Надежде Николаевне Шереметьев<ой> узнаете, если нет Акс<аковых> и Языков<а> в городе, у Авдотьи Петровны Елагиной (в собст<венном> доме, у Красных ворот), с которой вам советую тоже познакомиться. Шевырев Степан Петрович живет в собств<енном> доме, в Дегтярном переулке, близ Тверской; с обоими Киреевскими, Иваном и Петром Васильевичами, познакомит вас их матушка, Авдотья Петровна. Адрес Свербеевых ^* у Хомякова или у Елагиной. Черткова, Елисавета Григорьевна, живет на Мясницкой, близ Мясницких ворот, в приходе Егупла ^* . Всё семейство Аксакова Сергея Тимофеевича, вероятно, переехало в деревню, если ж в городе, то адрес их узнаете, пославши человека или к Шевыреву, или к Погодину, живущему под Девичьим монастырем в собств<енном> доме…

1348

покамес<т>

1349

это еще

1350

моими теми

1351

того, что

1352

тоску нашу

Но прощайте, друг мой. И руки, и ноги, и голова устали, и уже не помню, что пишу. Не позабывайте и пишите почаще.

Ваш Г.

Адресуйте в poste restante, Карлсбад.

Во время тоски читайте св. Дмитрия Ростовского разговор между утешающим и скорбящим, напечатанный в его сочинениях. А потом примитесь, отбросивши всякое помышлен<ие>, как ученик и как школьник, учить наизусть псалмы, как [1353] я вам когда-то назначал.

1353

которые

Языкову Н. М., 25 июля н. ст. 1845 ^*

280. Н. М. ЯЗЫКОВУ.

Карлсбад. 25 июля <н. ст. 1845>.

Пишу к тебе, расслабленный и еле движущийся, из Карлсбада, куда наконец забросила меня судьба. Оставивши Франкфурт, я не посмел прямо ехать в Гастейн, боясь сильно одиночества и не уверенный в том, какого рода во мне болезнь и прямо ли действителен против нее Гастейн. Я решился ехать в Берлин, воспользовавшись сотовариществом графа А. П. Толстого, с тем, чтобы посоветоваться с Шёнлейном. На дороге, в Веймар<е>, говел во второй раз и приобщался. Тамошний очень добрый священник наш советовал мне непременно, едучи в Берлин, заехать по дороге в Галль, к тамошней знаменитости, доктору Крукенбергу, о котором он рассказывал чудеса. Крукенберг, осмотревши и ощупавши меня всего — спинной хребет, грудь и всё высохнувшее мое тело — и нашед всё в надлежащем виде, решил, что причина всех болезненных припадков заключена в сильнейшем нервическом расстройстве, покрывшем все прочие припадки и произведшем все недуги. Гастейн советовал мне решительно оставить, как раздражительный, и, вместо то<го>, предписал мне провесть, по крайней мере, три месяца в открытом море на острове Helgoland на Северном море. Решение это произвело во мне только нерешимость и гадкое [1354] состояние сомнения и в Гастейне и в море. То и другое было определено [1355] врачами известными и прославленными и тем еще более повергало меня в нерешимость. А потому ожидал с нетерпением, что скажет Шёнлейн, положивши себе наперед последовать [1356] тому, что утвердит и признает справедливейшим он. Но Шёнлейна не было уже в Берлине. Он уехал за день до моего отъезда именно в Гомбург, откуда я выехал. Неделю с лишком в тоске ожидал я его в Берлине. По истечении этого времени пришло от него известие, что он около месяца пробудет в отлучке. Время между прочим было уже слишком подвину<то>, и я рисковал пропустить время вод. И нерешимость и настоящее состояние болезни моей стали мне невтерпеж; я решился отправиться еще к одной знаменитости: к Карусу, в Дрезден. Карус осмотрел меня вновь всего, от головы до ног, ощупал и перестучал все мои кости и перещупал живот и нашел, что главная причина всего заключилась в печени, что печень необыкновенно выросла, оставив весьма мало [1357] места для легких, что отсюда и нервическое расстройство, и расслабление, и прекратившееся вырабатывание крови, что прежде всего следует излечить печень, что для этого необходим Карлсбад и что я должен как можно скорей туда ехать, дабы не упустить времени. Уставши и выбившись весь из сил, я решился последовать последнему совету, во-первых, [1358] потому, что он дан после всех, во-вторых, потому, что Карлсбад менее других грозит одиночеством, что было бы для меня совершенно опасно при хандре, порождаемой самой болезнью и увеличивающейся постепенно более, в-третьих, потому, что нужно же на что-нибудь наконец решиться. Карлсбад, по сознанию всех, может действовать благодетельно, если главная причина всех расстройств произошла в печени, и может подействовать вконец разрушительно, если главная причина в самом нервическом расстройстве или же в всеобщем расслаблении и изнурении сил. Одним словом: либо пан, либо пропал. — Итак, вот тебе мое положение. Жду полного успеха лечения только от одной милости божией! Сегодня седьмой день, как начал пить воды. Пью с осторожностью и ничего не могу еще сказать, кроме того, что слабость увеличилась и в силах могу передвигать ноги. Руки как лед и особенно холоднее не тогда, когда сижу на месте, а когда делаю движение и потею. — Но прощай. В силу мог совладеть с письмом.

1354

страшное

1355

советовано

1356

последовать решитель<но>

1357

даже весьма мало

1358

единств<енно>

Твой Гоголь.

Поблагодари Аксаковых и Надежду Николаевну за их милые письма. Отвечать же теперь совершенно не в силах, а буду, как только сколько-нибудь приду в состояние.

На обороте: Moscou. Russie. Николаю Михайловичу Языкову. В Москве. В доме Хомякова на Кузнецком мосту.

Гоголь М. И., 28 июля н. ст. 1845^*

281. М. И. ГОГОЛЬ.