Том 13. Стихотворения

Гюго Виктор

13 июня 1860

АНДРЕ ШЕНЬЕ

Красавица моя, возня и щебет птиц В деревьях, тростниках, на поле средь кошниц, Полет орла в лучах на высоте лазурной, Забавы нереид в веселости их бурной, Что брызжут пеною и пляшут средь валов, Прибой, зовущий вдаль мечтанья моряков, Игра морских богинь в кипящей легкой пене, Ныряющих в волнах, как ты в листве весенней, — Все, что сверкает, жжет там, на черте зыбей, Не стоит ничего пред песнею твоей! В сердцах самих богов ты пеньем радость будишь. Пускай надменна ты — и все ж меня ты любишь, И на коленях я держу тебя. Порой Психея, как и ты, вступала в спор со мной, Чтоб с божеством своим потом в объятьях слиться. Как осуждать любовь? Любить — опять родиться, Любить — вкушать из рук того, кто сердцу мил, Все, что небесного нам в тело бог вложил, Быть светлым ангелом с простой земной душою. Не отвергай меня! Не будь скупой со мною. Дадим простор любви! В ней истина живет. О, страсть, летящая в бессмертный синий свод! Экстаз! Стремленье ввысь! Душа во мне смеется. Ты грезишь. В такт с моим твое сердечко бьется. Пусть птицы нам поют, пускай

ручьи журчат. Им завидно, мой друг! Любить здесь каждый рад. Идем бродить в лесу, что ветерком волнуем! Нас звезды вновь зовут забыться поцелуем. Так львица ищет льва средь скал в полночный час. Пой! Надо петь. Люби! Любовь — вот жизнь для нас! Пока смеешься ты, пока я в ослепленье, Спешу тебя врасплох застать в твоем смущенье, И поцелуем ты простить меня не прочь. Над нами мрачная уже спустилась ночь, И тени мертвецов в Аиде средь развалин Глядят, как в их краю, который так печален, Созвездья тусклые, Эребом зажжены, Кровавый отсвет льют средь Стиксовой волны.

КРЕСТЬЯНЕ НА БЕРЕГУ МОРЯ

1

Когда зимой бушует море И, с ураганом грозно споря, Ревет вода, — Покинув жалкие лачуги, Все обитатели округи Идут туда. И вечером, в часы прилива, Вздыхают, в горе молчаливо Погружены. Лишь сирота рыдает глухо: «Отец!» и говорит старуха: «Мои сыны!» Мать смотрит вдаль, ломая руки; Домой в невыразимой муке Бредет вдова. Им страшно… Море буйно плещет. Их дух в твоей руке трепещет, О Егова! Нет звезд меж туч необозримых. Вернет ли женщинам любимых Злой океан? Он пену им кидает в лица; В их скорбные сердца струится Седой туман. Бедняжки слушают тревожно; Увы, расслышать невозможно, О чем прибой Рассказывает черным скалам, Ведя на приступ вал за валом Из тьмы слепой. Им в уши буря дико свищет; Баркасов тщетно взоры ищут. Как страшно ждать Велений силы беспощадной… Господь, ты сделал бездной жадной Морскую гладь!

2

Насквозь промокла их одежда. В душе с отчаяньем надежда Ведет борьбу. Они дрожат, они рыдают, Они у моря вопрошают Свою судьбу. Надежды сбудутся едва ли. Им видно, как из грозной дали, Где все темно, Стада бурунов белоснежных Бегут сложить у скал прибрежных Свое руно. Мольбы и слезы бесполезны. И чудится, когда из бездны Волна встает, Что это к людям оробелым Выходит Ужас агнцем белым Из черных вод. Свирепый ветер завывает, И чайка в волны окунает Свое крыло. Так океан бушует ярый, Когда норд-вест трубит в фанфары У Сен-Мало.

3

Вдруг — молния… И в бездне бурной Вы парус видите пурпурный И черный флаг. То призрачный корабль стремится Туда, где вспыхнула зарница, — Его маяк. Дрожите! Это вестник горя; Вокруг него ярится море, И шторм жесток. Так лес встает стеной враждебной, Когда трубит стрелок волшебный В свой черный рог. Сулит несчастье эта встреча: Корабль-мертвец — беды предтеча, Он — знак конца. Звон похоронный слыша, плачьте: То колокол звонит на мачте У мертвеца. То — судно адского посланца, То — бриг Летучего Голландца, Корабль-фантом. Летит он, бесприютен, вечен, Отвержен богом и отмечен Его перстом. Так с полюса на полюс мчится Корабль — могила и темница — В кромешной тьме. Там на носу скелетов груды, Тень Каина и тень Иуды Там на корме. И где он волны рассекает — Во мраке молния сверкает, Грохочет гром. Он за собой волочит шквалы: Так каторжник гремит устало Своим ядром. Испытанные мореходы, — Не им страшиться непогоды, — Дрожат в тот миг, Когда вдали встает громада: Извергнутый из пасти ада Пиратский бриг. Стрелой несется привиденье, И призрачное льет свеченье Его скелет. Вздымаются в испуге волны, Когда по ним летит безмолвный, Злой силуэт. Утесы, сквозь громов раскаты, Кричат ему. «Уйди, проклятый! Прочь, демон, прочь!» И, внемля скрежету и вою. Все думают: за Сатаною Псы мчатся в ночь. Рыбачки на песке прибрежном Твердят о призраке мятежном И ждут беды. Что он несет им? Долю вдовью. Прочерчены на волнах кровью Его следы.

4

И говорят про это судно, Что вечным сном там непробудно Спит экипаж, Что преисподняя сковала Ему из адского металла Весь такелаж. И слышатся в толпе моленья, Пускай закроет провиденье Дорогу злу. Швыряет ветер многоликий Свои стенания и крики В сырую мглу.

5

И рифы, споря с океаном, Валам, гонимым ураганом, Дают отпор. Валы дробятся о преграды, И грохот дикой канонады Летит в простор. Клокочет гнев в пучине черной. О хаос! Там идет упорный, Извечный бой. Стихии

там друг с другом бьются, Там волны яростно грызутся Между собой. Вода бушует все свирепей И, как безумец, рвущий цепи, Рыдает зло. Но глухи груды скал могучих; Они надменно прячут в тучах Свое чело. И гибнут за грядой гранитной Баркасы в бездне ненасытной. Им не помочь! Обрывки парусов и тросы В свои растрепанные косы Вплетает ночь. Мятутся волны в дикой скачке; Дрожат гранвилльские рыбачки Под ливнем брызг, Меж тем как ты, о солнце, где-то Встаешь, и льет потоки света Твой щедрый диск.

" Я некогда знавал Фердоуси в Мизоре. "

Я некогда знавал Фердоуси в Мизоре. Казалось, он собрал все пламенные зори, Связал султаном их и осенил чело; Похожий на князей, в чьей жизни все светло, Горя рубинами и огненным тюрбаном, Он шел по городу в своем халате рдяном. Я повстречал его чрез десять лет опять Одетым в черное. Спросил я: «Как понять, Что ты, кого мы все владыкою когда-то Видали в пурпуре, пылавшем в час заката, В халат, что ночь ткала, одет на этот раз?» Сказал Фердоуси: «Ты знаешь, я погас».

НОВЫЕ ДАЛИ

Гомер поэтом был. И в эти времена Всем миром правила владычица-война. Уверен, в бой стремясь, был каждый юный воин, Что смерти доблестной и славной он достоин. Что боги лучшего тогда могли послать, Чем саван, чтобы Рим в сражениях спасать, Иль гроб прославленный у врат Лакедемона? На подвиг отрок шел за отчие законы, Спеша опередить других идущих в бой, Им угрожавший всем кончиной роковой. Но смерть со славою, как дивный дар, манила, Улисс угадывал за прялкою Ахилла, Тот платье девичье, рыча, с себя срывал, И восклицали все: «Пред нами вождь предстал!» Ахилла грозный лик средь рокового боя Стал маской царственной для каждого героя. Был смертоносный меч, как друг, мужчине мил, И коршун яростный над музою кружил, В сражении за ней он следовал повсюду, И пела муза та лишь тел безгласных груду. Тигрица-божество, ты, воплощенье зла, Ты черной тучею над Грецией плыла; В глухом отчаянье ты к небесам взывала, Твердя: «Убей, убей, умри, убей — все мало!» И конь чудовищный ярился под тобой. По ветру волосы — ты врезывалась в бой Героев, и богов могучих, и титанов. Ты зажигала ад в рядах враждебных станов, Герою меч дала, сумела научить, Как Гектора вкруг стен безжалостно влачить. Меж тем как смертное копье еще свистело, И кровь бойца лилась, и остывало тело, И череп урною могильною зиял, И дротик плащ ночной богини разрывал, И черная змея на грудь ее всползала, И битва на Олимп в бессмертный сонм вступала, Был голос музы той неумолим и строг. И обагряла кровь у губ прекрасных рог. Палатки, башни, дым, изрубленные латы, И стоны раненых, и чей-то шлем пернатый, И вихорь колесниц, и труб военных вой — Все было в стройный гимн превращено тобой. А ныне муза — мир… И стан ее воздушный Объятьем не теснит, сверкая, панцирь душный. Поэт кричит войне: «Умри ты, злая тень!» И манит за собой людей в цветущий день. И из его стихов, везде звучащих звонко, Блестя, слеза падет на розу, на ребенка; Из окрыленных строф звезд возникает рой, И почки на ветвях уже шумят листвой, И все его мечты — как свет зари прекрасной; Поют его уста и ласково и ясно.

***

Напрасно ты грозишь зловещей похвальбой, Ты, злое прошлое. Покончено с тобой! Уже в могиле ты. Известно людям стало: Те козни мерзкие, что ты во мгле сплетала, Истлели; и войны мы больше не хотим; И братьям помогать мы примемся своим, Чтоб подлость искупить, содеянную нами. Свою судьбу творим своими же руками. И вот, изгнанник, я без устали тружусь, Чтоб человек сказал: «Я больше не боюсь. Надежды полон я, не помню мрачной бури. Из сердца вынут страх, и тонет взор в лазури».

ПОСЛЕ БОЯ

Мой доблестный отец, чей взор так кроток был, Однажды с вестовым, которого любил За храбрость дерзкую и рост его огромный, По полю проезжал верхом, порою темной, Меж трупами бойцов. Уже померкнул день. Вдруг шорох слышится… Там, где сгустилась тень, Испанец полз, солдат из армии разбитой, Тащившийся с трудом и кровью весь залитый, Хрипя в агонии и не надеясь жить, Он тихо умолял: «Пить! Ради бога, пить!» Отец, оборотясь к гусару-вестовому, Со своего седла снимает фляжку рому И говорит: «Возьми! Пускай напьется он!» И вот, когда гусар, услышав новый стон, Нагнулся, — раненый, похожий на араба, Хватает пистолет рукой худой и слабой И целит в лоб отцу, «Каррамба!» процедив. И выстрел прогремел, мгновенно шляпу сбив. Отпрянул конь назад, как будто от удара. «Дай все ж ему глотнуть!» — сказал отец гусару.

1851 — ВЫБОР

Предстали предо мной Позор и Смерть: верхом Сквозь сумрак ехали они в лесу глухом. Пожухлая трава под ветром шелестела. На мертвой лошади, я видел, Смерть сидела; Позор держал свой путь на лошади гнилой. Неясных черных птиц был слышен крик порой. Позор сказал мне так: «Зовусь я Наслажденье. Я еду к счастью. Шелк и золото, кажденье, Чертоги, пиршества, шуты и сонм жрецов, Смех, торжествующий под сводами дворцов, Раскрытые мешки с червонцами, с мехами, Эдем ночных садов, разубранных звездами, Красавиц молодых с зарей на лицах рой, Оркестры, звучною зовущие игрой, Их медь, звенящая и славой и победой, — Все это впредь твое, за мною лишь последуй». Я отвечал ему: «Твой конь смердит невмочь». Мне Смерть сказала так: «Зовусь я Долг; сквозь ночь, Тоску и ужасы я путь держу к могиле». «Есть место за тобой?» — мои слова к ней были. С тех пор, свернув во мрак, где явлен бог живых, Мы едем с ней вдвоем в глуши лесов ночных.