Том 14. За рубежом. Письма к тетеньке
Шрифт:
Динамичность структуры «За рубежом» сочетается с композиционной ясностью, устойчивостью и цельностью, что присуще не всем произведениям Салтыкова. Динамичность определяется во многом самим жанром книги: «автор» путешествует и делится с читателем впечатлениями от постоянно движущихся,меняющихся предметов наблюдения. Композиционной же стройности книги способствовало то, что, как уже сказано, ее очерки-главы писались сомкнуто, одна за другой, без обычных для Салтыкова отвлечений на другие замыслы и работы.
Жанр «путевых очерков» осложнен введением в изложение ряда других форм и приемов: публицистических «отступлений», автобиографических воспоминаний, историко-бытовых экскурсов, философско-исторических рассуждений, сатирических сцен-диалогов и др. В последней названной форме, новой для себя, Салтыков создал три шедевра: «Мальчик в штанах и без штанов» (гл. I), «Граф и репортер» (гл. III) и «Торжествующая свинья, или Разговор свиньи с правдою» (гл. VI).
«Вторжение» в избранную основную форму элементов других жанровых форм и структурных элементов, осуществленное с полной композиционно-сюжетной свободою, не нарушает, а усиливает у читателя ощущение
Книга «За рубежом» богата широкими обобщениями. В ее типологии много нового и значительного, относящегося к оценкам как русской действительности, так и западноевропейской. Наиболее широкоохватны топонимические образы книги — образы Берлина и Парижа (модификация приема, давшего знаменитые «города» салтыковской сатиры — Крутогорск, Глупов, Ташкент и др.). Об этих образах уже была речь. Но к сказанному выше следует добавить, что, в отличие от однозначности образа Берлина — символа бисмарковской Германии, образ Парижа дан в двух совсем разных значениях и художественных регистрах. Пафосно-мажорному образу Парижа — «светоча» передовой мысли противопоставлен мрачный и грубовато-раблезианский образ «сытого» буржуазного Парижа, который …«вонял» (одно из характерных для салтыковской поэтики отражений политики в быте, см. об этом ниже, прим. к стр. 135) [299] .
299
По поводу этого образа, а также резкой критики в «За рубежом» сексуально-откровенных элементов и описаний у французских «натуралистов», критик Z писал о Салтыкове в одесской газете «Новороссийский телеграф» (№ 1827 от 24 февраля 1881 г.): …«он и сам похож местами на скифского Рабле и иногда употребляет выражения, которые в приличном обществе не произносятся».
Не менее глубоки и широкоохватны образы двух мальчиков из диалога-гротеска в главе I. Помимо той важной проблемно-идеологической нагрузки, которую несут на себе эти образы, о чем также уже говорилось (сопоставление путей капиталистического развития Запада и России, критика народнических иллюзий и т. д.), эти образы замечательны и в другом отношении. В них с великолепным мастерством, психологической тонкостью и предельным лаконизмом раскрыто многое существенное в национальных характерах двух народов — русского и немецкого. Образы эти, как и весь диалог, блещут всеми красками салтыковской палитры и юмора.
Новыми и значительными достижениями обогащается в «За рубежом» салтыковская сатирическая галерея вершителей и проводников внутренней политики российской империи. Прежде всего это «портреты» двух «бесшабашных советников» « Удаваи Дыбы» [300] , затем находящегося временно не у дел « графа Твэрдо-он-то» и сменившего его на руководящем посту « господинаПафнутьева». Первые два администратора — деятели старой бюрократии, выдвинувшиеся «благодаря беззаветной свирепости при исполнении начальственных предписаний», третий — бюрократ новой формации, администрировавший при помощи созданной им теории повсеместного «смерча» и готовящийся вновь применять эту «теорию», последний — администратор краткого периода «либеральных вольностей». Таким образом каждый из «сановников» представляет вполне определенное направление внутренней политики самодержавия на определенном же, конкретном ее этапе. Вместе с тем — и в этом одно из своеобразий салтыковской типизации — каждый из «сановников» в отдельности и все они в совокупности воплощают коренные и неизменные черты всей вообще политики царского самодержавия, самую суть ее, главное зло режима.
300
Нужно было очень ненавидеть царское самодержавие и его слуг, чтобы найти для их сатирической персонификации фамилии с такойэтимологией и с такимиисторическими ассоциациями.
В первый раз так полно и сатирически сильно предстали перед читателем в образе репортера Подхалимоваотрицательные черты одной из профессий новой буржуазной интеллигенции в России — «газетчика».
Прочитав первую главу «За рубежом» П. В. Анненков писал И. С. Тургеневу: «Читали Щедрина «За рубежом»? Презабавно, но жалко, что разбрасывается и до полного типа не доходит, а все-таки и сатирические фигурки, которыми ограничивается, изумительны, поучительны и носят в своих карманах дипломы на почетных членов русской культуры» [301] .
301
Письмо от 21 октября 1880 г. — ИРЛИ, ф. 7, ед. хр. 13.
При всем сочувственном отношении к Салтыкову и высокой оценке его таланта, Анненков допускает в приведенном отзыве определенную односторонность. Художник-реалист Салтыков в полной мере был способен «доходить» «до полного типа» и создавать, когда он ставил перед собою такую задачу, мир живых людей, глубоких человеческих характеров. Но подобно другим гигантам в искусстве критики,
Книга «За рубежом» — художественный суд писателя, демократа и утопического социалиста, над современным ему буржуазным миром Запада и над миром враждебных ему явлений русской действительности. Отсюда своеобразие ее поэтики — как и других сатирических книг Салтыкова — поэтики борьбы и нападения, требовавшей обращения к условным формам, приемам, в частности к гротеску [302] .
Если не считать «мальчика без штанов», за которым стоит образ русского народа, прежде всего крестьянства, среди действующих лиц «За рубежом» нет положительных образов и фигур. Все они принадлежат к враждебному и отрицаемому писателем миру, и все поэтому созданы приемами нарочитого смещения реальных линий, нарисованы остро-сатирическим карандашом. В этой книге нет таких массивных, точно из металла отлитых фигур, как, например, Дерунов из «Благонамеренных речей». Предлагаемая читателю «За рубежом» коллекция образов — в большинстве не живописные или скульптурные «портреты», а графические «профили» и «силуэты». Индивидуальная психология в изображениях, созданных такими зарисовками, почти отсутствует. Напротив того, психология социальная и политическая, определяющая типы «не отдельных лиц, а целых категорий, целых сословий» [303] , демонстрируется подчеркнуто и гиперболически, с большой смелостью и широтой обобщения. Таковы, в частности, все образы французских «сытых буржуа» и «республиканцев без республики», как групповые, так и индивидуальные. При этом, в отличие от типов русских политических деятелей, выведенных всюду под сатирическими названиями или анонимно, французские представлены также и под своими собственными именами: Гамбетта, Клемансо, Греви и др. В этой галерее крупнейших деятелей Третьей республики с наиболее едким сарказмом нарисован образ «сенатора и стыдливого либерала» (также и писателя) Лабуле. В этом образе-гротеске, особенно в почти что буффонадной сцене завтрака «автора» с Лабуле, в ресторане, предметом сатирической критики Салтыкова является «святая святых» собственнического мира — принцип «накопления богатств».
302
Салтыковское искусство гротеска обогатилось в «За рубежом» образцами, не уступающими шедеврам этого рода из «Истории одного города». Такова, например, «трещина в черепе» у «бесшабашных советников» Удава и Дыбы, которая постепенно, по мере утолщения формулярного списка у каждого из них, образовывается для того, «чтоб предписания начальства быстрее доходили по назначению».
303
«Россия», СПб. 1880, 28 октября, № 43.
Движущуюся панораму этого пестрого мира, его сменяющиеся явления, слова и поступки появляющихся и тут же или скоро исчезающих лиц, непрестанно «комментирует» участник всех событий — «автор» или «рассказчик». Голос его постоянно звучит в многоголосии повествования — звучит всегда ведущим.
Образ «рассказчика» играет в «За рубежом», как и в других произведениях Салтыкова, важную роль, в частности, в композиции. Путевые впечатления «рассказчика» — движущая сила повествования. А его рассуждения и пояснения, его участие в событиях и беседах дают писателю возможность оценивать все происходящее и поступки действующих лиц со своих позиций — отрицательно (сатирически) или положительно. Такая возможность представляется тем, что для образа «рассказчика» заготовлено несколько «масок». По мере надобности «маски» меняются, вследствие чего происходит как бы переключение регистров не только голоса «рассказчика», но и изменение всей интонационно-тембровой тональности изложения. Образу «рассказчика» Салтыков часто придает черты («маску») собственной личности и биографии (литератор, отправляющийся за границу по предписанию врачей, вспоминающий об идейной жизни своей молодости, сообщающий точный адрес своей парижской квартиры и т. д.). С другой стороны, тот же «рассказчик» выступает в обличии идейно-политического антипода писателя (он законопослушный и начальстволюбивый российский обыватель, готовый в любой момент к «предъявлению сердец», или растленный репортер Подхалимов и др.). Поразительны свобода и мастерство, с которыми Салтыков меняет эти «маски», переходит из одной тональности в другую («модулирует»). Так, упомянутая гротескная сцена обеда «рассказчика» с сенатором Лабуле начинается со строго реалистического описания эпизода из парижской жизни самого Салтыкова — его поездки в Версаль весной 1876 г. Философско-историческая публицистика опять-таки самого Салтыкова на темы «утешает ли история» и «можно ли жить с народом, опираясь на оный», иллюстрируется гротеском-диалогом «торжествующей свиньи» с правдой. Это введение струи сатирической фантастики в реальнейшие описания, комического в трагическое, иронического в патетику и т. д., и придает идейно-художественной системе «За рубежом» (как и других произведений) ту полифоническую глубину и широкоохватность, о которой было сказано выше.
Появление очерков «За рубежом» в «Отечественных записках» привлекло большое внимание русского общества и печати. Не было, кажется, ни одной сколько-нибудь видной газеты в столицах и в провинции, которая так или иначе не откликнулась бы на публикацию очередной главы. Однако ознакомление с этой библиографией разочаровывает. За весьма малыми исключениями (они отмечены ниже в комментариях), эти отклики носили чисто информационный характер. Многие же газеты и журналы ограничивались перепечаткой наиболее «сенсационных» мест из очередной главы. Последнее мотивировалось обычно трудностью пересказа и анализа салтыковской прозы, без риска обеднить ее идейно и художественно.