Том 15. Простак и другие
Шрифт:
— Постойте!
— Что, мой птенчик?
— Погодите! — взмолился Простак. — У меня для вас кое-что есть.
И покраснел при мысли о том, что мог, захлестнутый эмоциями, всколыхнувшимися в его груди от нежной сцены с Лема-ном, даже временно забыть об этом. Он прогулялся к шкафу и вернулся с большой коробкой цветов. Динти пошатнулась.
— Это мне?
— Э-э… То есть «да». Я купил их в честь премьеры. Это цветы.
— Удивительно! Именно так я себе и сказала, как только увидела их. Цветы, сказала я, или глаза меня обманывают. Какой вы милый, Простак!
— Мы,
— Вы станете хорошим мужем для какой-нибудь хорошей девушки.
— Непременно. Это подводит меня к важному вопросу. Сколько раз я просил вас выйти за меня замуж?
— Я уже и со счета сбилась.
— Так вот, я прошу опять. Выйдете?
— О, Простак…
— Что толку твердить «О, Простак»!
— А что еще вы хотите услышать?
— Я ведь вам нравлюсь?
— Конечно. Кому бы вы не понравились?
— Ну, вот.
— Мало без толку твердить «О, Простак», а повторять «Ну, вот» еще глупее.
— Почему?
В Динти пробудился материнский инстинкт.
— Потому что, дитя мое, мы живем в жестоком мире и должны быть практичными. Вопрос не только в том, нравитесь вы мне или нет. Я-то лично считаю, что вы милы, как красный вагончик, но семейная жизнь требует денег.
— У меня есть десять тысяч долларов.
— Долго на них в наши дни не протянешь, если у вас нет работы.
Простак ее не понимал. Богиня в человеческом облике изъясняется совершенно непонятными словами.
— Что значит, нет работы? Я партнер в «Леман Продакшнс»! Мы получим прибыль! Знаете что, — вдохновился Простак, ибо воодушевляющие слова Лемана в ту, первую их встречу не увяли в его памяти. — Спросите Дика Роджерса и Оскара Хаммерстейна, сколько они получили со своих постановок. Спросите Оскара Серлинга или Макса Гордона…
— Да я и так знаю.
— А я все-таки скажу. Миллионы.
— Да знаю я. Но…
Динти запнулась. Она присутствовала на всех репетициях и стала ярым приверженцем Фанни Леман. В той бурной сцене, когда Фанни, характеризуя крепко сбитую драму, употребила эпитет «тухлая», она не участвовала, но, присутствуй она там, признала бы, что лучший друг Лемана и его самый строгий критик выбрала правильное словцо. Отчаянно цепляясь за надежду на Мэрвина Поттера, увидеть которого горят желанием все женщины Америки, она все равно терзалась сомнениями.
И все же ей не хотелось заморозить мечтания Простака. Возможно, для него наступит горькое пробуждение, но сейчас она была счастлива видеть его счастливым. Положив руки ему на плечи, она поцеловала его, и Простак задрожал, как желе.
— Ты никогда прежде этого не делала, — в благоговейном трепете пролепетал он.
— Не стала бы и сейчас, но я хотела пожелать тебе удачи. Это материнский поцелуй.
— Материнский?
— Именно, — твердо заверила Динти. — Смотри, не вздумай спутать его с поцелуем необузданной страсти. Это придет позднее… может быть. А вот почему я торчу тут, теряю с тобой время и дарю материнские поцелуи, я и сама понять не могу. Мистер Леман, наверное, пену изо рта пускает. «Она все не идет!» —
— Это Шекспир, да?
— Кто-то вроде. Сама не знаю. Мое образование оборвалось, когда я еще не успела толком набраться знаний. До свидания, мой дорогой. И удачи. Я уверена, все будет прекрасно. Помни, если произойдут какие-то накладки, все можно еще поправить. Для того и устраиваются премьеры.
— Ну да. Я буду делать пометки, если что не так.
— Вот это дельный разговор. Действуй, мой мальчик!
Динти торопливо вышла, а Простак, опустившись в кресло, предался восторженным размышлениям, подбивая итоги своих позиций.
Дело потихоньку продвигается, размышлял он. Она еще не ответила «да», но, с другой стороны, не говорит и «нет». Она призналась, что он не совсем ей противен, и даже зашла так далеко, что сравнила его с красным вагончиком. Насколько хорош вагончик, Простак понятия не имел, но, очевидно, он довольно привлекателен. Более того, она его поцеловала. Правда, по ее словам, поцелуй материнский, но уж этому верить он не собирался.
— Как бы не так, материнский, — вслух проговорил он, и Глэдис Уиттекер, входившая в эту минуту в дверь, приостановилась и с немалым удивлением оглядела его.
— Что такое?
— Ой, простите! — вскочил он на ноги. — Я и не знал, что вы тут. Я… э… декламировал. Монолог, знаете ли. Как эти субъекты у Шекспира. Что-то случилось?
— Я искала мистера Лемана.
— Он ушел в театр. Вы хотели повидать его по какому-то делу?
— Да.
Теперь Простак разглядел, что на лице статной блондинки странное выражение, холодное и суровое. Она очень напоминала ему тетушку. В детстве он тетушек навидался, поистине — легионы, и все они были такие, строгие и замороженные. Вспомнить хотя бы тетю Шарлотту, когда его к ней привели, обвиняя в том, что он сломал зонтик викария.
— Я хочу, чтобы он поговорил с мистером Поттером. Простак удивился. Он ничего не слыхал о раздоре между этими людьми.
— А разве они не разговаривают?
— Поговорил с ним серьезно. О выпивках.
— Разве Мэрвин пьет?
Мисс Уиттекер еще больше стала похожа на тетушку.
— Я не охотница критиковать своих коллег, мистер Фиппс, но считаю своим долгом сообщить вам, что я только что встретила мистера Поттера в вестибюле. Он был пьян в стельку.
Простак чуть не рухнул.
— В стельку?
— Вот именно, — подтвердила мисс Уиттекер. — Надеюсь, что он сможет сегодня играть. До свидания, — попрощалась она и вышла с видом Кассандры.
Простак принялся мерить шагами пол, трясясь от беспокойства и тревоги. Новость поразила его. Он ни на миг не усомнился, что Мэрвин не пьет, а ведь неприятно узнать, что тебя дурачили, как последнего олуха. Помнится, приятель «завязал». Когда завязка развязалась? Когда бы то ни было, сомневаться в этом не мог бы самый оголтелый оптимист. Приличная женщина вроде мисс Уиттекер не стала бы говорить «пьян в стельку», если бы перед ней маячила хоть тень сомнения.