Том 17. Джимми Питт и другие
Шрифт:
Пьесы теперь по большей части идут в одной декорации, и режиссер ощущает, что если ее поставили, с рабочими можно попрощаться. Он не понимает, зачем платить им каждую неделю. Ему нужен служитель с веничком, чтобы обметать пыль и отгонять моль.
Профсоюз мыслит иначе. Есть декорации, нету, изволь нанимать рабочих на случай, если они появятся. Ясно? Попытка бороться с профсоюзом приводит к забастовке, сперва — этих самых рабочих, потом электриков, потом — актеров, кассиров, швейцаров и кота. Вот почему Виктор Бордж, играющий два часа на рояле, вынужден оплачивать восемь рабочих сцены.
Рискуя заслужить упрек в дотошности, объясню, что они делают, когда им нечего делать. Само собой разумеется, все чинно, все отлажено. Сперва прямым голосованием выбирают главного, известного в дальнейшем как Ленивец. Его долг — свисать со стропила головой вниз. Потом идут Старший и Младший Лодыри, которые лежат на кушетках (римский стиль) в венцах из роз. За ними следует мелочь по кличке Полевые лилии (12 шт.). Поскольку я не знаю точно их функций, пришлось заглянуть в один театр, где меня принял Младший Лодырь, некий Уилберфорс, несколько раздосадованный тем, что я мешаю ему решать кроссворд.
— Если нетрудно, мистер Уилберфорс, — начал я после взаимных приветствий, — объясните мне кое-что.
— Что именно?
— Ну, насчет рабочих сцены…
— Мы не любим этого наименования. Что-то в нем есть низменное. Работа, знаете ли, пот, грязь… Справедливей называть нас праздным классом или, если хотите, элитой. Конечно, в крайних случаях мы трудимся. Не далее чем вчера режиссеру показалось, что лучше передвинуть кресло. Нас пригласили на совещание, и задолго до начала спектакля дело было сделано. Под руководством Ленивца мы, Лодыри, то есть я и мой младший собрат, Сирил Маспрет, взяли кресло за ручки и перенесли. Да, это нелегко. Мы не щадим себя, когда раздается зов.
— Должно быть, он раздается редко? Обычно вы отдыхаете?
— О, да!
— Не начинайте с междометий, — назидательно сказал я, и Уилберфорс покраснел, хотя я старался его не обидеть.
Тут кто-то произнес:
— О, Господи! Жена!
На сцене репетировали одну из тех викторианских комедий, которые должны вызывать ностальгию по добрым старым временам. Уилберфорс вздрогнул.
— Какой шум! — сказал он. — Конечно, актерам жить надо, но зачем столько суеты? Как тут припомнишь австралийскую птицу, три буквы, первая «э»? Неподалеку ставят пьесы про гангстеров, и Ленивца все время будят выстрелы. Он выказал неудовольствие, теперь актеры тихо говорят: «Пиф-паф!» М-да… первая буква «э..».
Догадавшись, что «Ра» (египетский бог, две буквы) не подойдет, я воскликнул в озаренье:
— Эму!
— Простите?
— Ну, австралийская птица.
— Не начинайте со слов-паразитов.
Теперь покраснел я и еще не отошел, когда к нам приблизился важный субъект в широких брюках и узкой жилетке. Он оказался Младшим Лодырем.
— Вы тоже любите кроссворды? — осведомился я. Он засмеялся и покачал головой.
— Нет, я скорее мечтатель… и читатель. Как вам этот Кафка?
— А вам?
— Я первый спросил, — улыбнулся он, и мы попрощались.
Так что я до сих пор не знаю, чем заполняют время Лилии. Играют в прятки?
Один режиссер увидел на 45-й стрит, как строят театр «Эвон».
— Черт! — сказал он, тронутый до глубин души. — Тут меньше рабочих, чем у нас в пьесе с одной декорацией.
Так-то, дорогой читатель.
Должно быть, многими трудностями нью-йоркский театр обязан кассирам. Они всячески стараются, чтобы публика купила поменьше билетов. Одна дама, живущая в Фарминг-дейл, Нью Джерси, недавно написала такое письмо:
«Пожалуйста, пришлите четыре билета по 4 доллара на любой субботний спектакль. 16 дол. прилагаю».
И получила ответ:
«На субботние спектакли нет билетов по 2 доллара».
Тогда она написала:
«Прошу Вас, перечитайте мое письмо и разглядите чек».
Театр ответил:
«На субботние спектакли нет билетов по 2 доллара».
Страсти накалялись. Дама написала снова:
«Не понимаю, что тут сложного. Я и не намекала на билеты по 2 доллара. Я просила четыре билета по 4 доллара и приложила соответствующий чек. Четыре на четыре — шестнадцать. Прошу выслать билеты!»
Смутился ли кассир, покраснел ли, стал ли рыть землю ногой? Еще чего! Он ответил:
«На субботние спектакли нет билетов по 2 доллара».
XIX
РОЖДЕСТВО И РАЗВОДЫ
Оглядываясь на то, что я написал, Уоткинс, я вижу, что не осветил всех новшеств здешней жизни. Если помните, я говорил о том, насколько вежливей стали местные жители, но забыл остановиться на росте разводов и распухании Рождества. Обе темы заслуживают обстоятельного исследования.
С тех пор, как я, мордатый юнец двадцати лет с небольшим, впервые бродил по Нью-Йорку, Рождество очень изменилось. Тогда это был праздник; теперь впечатление такое, что у него слоновая болезнь. Не хотел бы никого задевать, но иногда мне кажется, что большие магазины просто хотят нажиться. Кто-то (имен не называю) полагает, что Рождество — не время уюта и милости, а случай вытянуть из людей последние сбережения. Все эти Санта Клаусы явно для того и созданы.
Они нападают на город, словно мухи. Зайдите в любой универмаг, и вы увидите Санта Клауса, окруженного детьми. Они буквально лезут на него, я же думаю: «Скромный герой!», поскольку в универмаге очень жарко. К концу дня эти стойкие люди чувствуют себя как отроки в огненной печи, а отчасти — как царь Ирод, о методах которого я сам слышал одобрительные отзывы.
Однажды, зайдя в кафе, я спросил одного, не решил ли он наскоро освежиться. В конце концов, ни у кого не хватит сил…
Он взглянул на меня и ответил:
— Санта-Клаус не знает слабости. Если он дрогнет, наутро коллеги, построившись в каре, сорвут с него бороду и накладное брюхо. Мы — гордый народ. К тому же можно утешаться мыслью о тех, кто ходит по офисам. В универмаге вам могут прилепить к усам недожеванную резинку или, скажем, молочный шоколад, и, отлепляя их, ты станешь как-то глубже. Ты обретешь жизненный опыт. Наконец, ты смирился с тем, что завтра тебя ждет то же самое. Но сетуешь ли ты?