Том 2. Черемыш, брат героя. Великое противостояние
Шрифт:
Плечистый черноусый солдат в высокой медвежьей шапке отталкивает Степана. Но Степан недаром славится у нас в Коревановке как первый силач. Он повел плечом, и француз с размаху стукается о противоположную стену.
– А, дьявол! – кричит он. – Татарин, казак… Ребята, берите его! Это зажигатель!
Солдаты скрутили руки Степану.
– Зажигателя поймали! – кричат они. – Император приказал истреблять их!
Степана волокут на улицу. Перепуганная, я со страху ничком валюсь на пол. Я слышу, как кричат солдаты, взявшие Степана:
– Канальи!.. Они собираются нас зажарить в своей вонючей Москве! Мы его сами испечем на вертеле!
И тут оцепенение
– Он не зажигатель! – кричу я. – Нон! Нон! Это наш Степан, нотр Стефан. Он кузнец. Господин солдат, месье солдат, барин солдат!..
Чьи-то руки оттаскивают меня, и в остервенении я что есть силы кусаю эти руки. Тяжелый удар заставляет меня упасть на землю. Я слышу залп, со звоном разлетаются стекла, осыпается штукатурка со стены. И мне кажется, что вся стена медленно оседает. Но это тихо оползает Степан, неловко подогнув ноги, ладонями вывернутых рук и спиной скользя по стене.
– Что здесь у вас происходит? – слышу я чей-то жесткий голос.
Солдаты вытягиваются во фрунт.
– Зажигателя расстреляли, мой капитан, – неуверенно кашлянув, но стараясь держаться браво, говорит один из солдат.
– А это что за девочка? – спрашивает капитан.
– Бешеная девчонка, мой капитан: она искусала сержанта Мишо. Зажигательница.
И надо мной повисает острый штык, красный не то от зарева, не то от крови.
– Стыдитесь, ребята… Вы французы. Император не воюет с девчонками, – брезгливо говорит офицер. – Отведите ее, пусть военная комиссия побеседует с ней.
Подвал. Холодные и скользкие стены. На влажном полу вповалку лежат лакеи, маляры, портные, пономарь и несколько дворовых людей – это всё «поджигатели». Я сижу, забившись в угол, на гнилой соломе. За решеткой – кусок красного неба. Наверху, грохнув железом, открывается дверь. Офицер, арестовавший меня, спускается в подвал и, пригнувшись, оглядывается. Но вот он заметил меня:
– Марш за мной! Быстро! Император пожелал сам взглянуть на бешеную девчонку.
Огромная лестница. Один марш. Второй. Третий. Я поднимаюсь по лестнице и чувствую себя очень маленькой и несчастной. Со мной давешний офицер. Мы останавливаемся у тяжелых, окованных медью дверей. По обеим сторонам их застыли два великана в мундирах с красными нагрудниками, в белых жилетах, в высоких медвежьих шапках с золотым передком и султаном. Офицер открывает дверь большого зала. Мы пересекаем его скользкий сверкающий пол, входим во второй зал, затем в третий. Последняя дверь. Офицер выпрямляется, обдернув рукава, потом тихонько приоткрывает дверь… Через минуту я, продрогшая, грязная, стою перед большим столом. На столе – кипа бумаг, тяжелые ветвистые подсвечники. В комнате окна плотно занавешены, чтобы не впускать отсветов тревожного зарева. Колеблющееся над шандалами пламя свечей мешает мне рассмотреть, кто сидит по ту сторону стола.
– Сир, – говорит офицер, вытянувшись, – вот та поджигательница, о которой вам было доложено.
– Позовите переводчика, – слышу я голос из-за стола.
Большая карта, которая заслоняла от меня сидевшего за столом человека, медленно опускается, и я вижу белый жилет, разлапистые эполеты на прямых, слегка приподнятых плечах, тяжелый подбородок, резко прочерченный рот, прямо смотрящие глаза и прядку черных волос, спадающих на лоб. Император тяжело поднимается, подходит ко мне.
– Какая решимость! Что за народ! Даже дети… Спросите ее, – приказывает он бесшумно вошедшему переводчику, – спросите ее, кто надоумил ее поджигать.
– Я
– Она говорит по-французски! – изумленно произносит Наполеон. – Кто ты такая?
И я, дрожа, запинаюсь, путаюсь в словах, стараясь припомнить все, чему меня обучала в усадьбе сердитая мадам, рассказываю, что я крепостная господ Коревановых, что я играла на театре и обучена французскому, что барин бежал, а мы отстали, что солдаты грабили дом, Степан заступился за господское добро и его убили.
– Рабы и варвары, – мрачно говорит император, и подобострастный переводчик быстро записывает в свою книжечку новое изречение его величества. – Рабы и варвары! Сегодня он еще охраняет дом своего господина, чтобы завтра сжечь его. Дикий народ! Власть без жалости и милосердия – вот что здесь нужно… Что говорит обо мне ваш народ – мужики? – спрашивает он внезапно меня.
– У нас на дворе говорили, что вы сами… мужик сердитый.
– О, это великолепно – мужик сердитый!
Император, протянув пухлую руку, вдруг берет меня за щеку и треплет.
– Я бы мог одним движением вот этого пера, – говорит он задумчиво, прохаживаясь, взяв двумя пальцами большое гусиное перо, торчащее на столе, – одним движением пера распустить всю армию вашего государя. Достаточно мне было бы подписать декрет об освобождении ваших крестьян. Ни одного солдата не осталось бы у Александра. Но я сам монарх. Я не могу подымать чернь на другого монарха, хотя бы он и был моим врагом. Нет, никогда! Слишком много крови. Вы варвары и рабы.
И император погружается в задумчивость, успев краешком глаза взглянуть, записал ли переводчик его слова, все ли присутствующие слышали.
Это говорится не для меня, а для истории (так объяснял эту сцену Расщепей на репетициях).
– Позовите этих актеров, – говорит затем император и обращается к вошедшим, почтительно согнувшимся людям в пышных жабо, во фраках и ботинках с пряжками: – Господа, вам это интересно как артистам. Это маленькая комедиантка и певица, так называемая крепостная актриса. Не правда ли, занятная встреча в Московском Кремле для актеров Французской комедии? Может, мы попросим ее что-нибудь исполнить нам? Русские песни очень хороши, я слышал.
И вдруг страшная злоба и отчаяние охватывают меня. Я бросаюсь на пол ничком, я стучу кулаками по паркету, судорожно мотая головой, так что у меня в разные стороны разлетаются косы, и кричу:
– Не буду я для вас представлять, не буду! Можете убивать! Зачем Степана так?..
Офицер, пришедший со мной, рывком подымает меня с пола, жестоко встряхивает.
– Пой! – шепчет он, не разжимая зубов. – С ума сошла… Бешеная девчонка!
И я, встав в позицию, как учили меня на театре, пою. Я пою песенку о пастушке, о злом корсиканце, разбойнике Средиземного моря:
Разбойник злой, о корсиканец, Тобой не устрашен испанец.Офицер громко кашляет за моей спиной. Господа актеры Французской комедии – в великом смущении.
– Кто научил тебя этой бессмыслице? – спрашивает император, морщась.
– Наш барин.
– Как мне попадется твой барин, я велю расстрелять его за то, что он берется не за свое дело: сочиняет такие бездарные стихи.
Но в это мгновение в кабинет врываются два генерала, роскошно одетые, блещущие золотом (как написано в сценарии, это вице-король Италии Евгений и маршал Бертье). Вбежав, они падают на колени перед императором.