Том 2. Докука и балагурье
Шрифт:
Царю и неловко.
И приказал царь птицам разнести кости за дворец в ров, а ров велел засыпать, чтобы и следа не осталось, — неловко!
Тушица *
Печник Василий много на своем роду где бывал, по путям-путинам не мало хаживал, Бог хранил, на одной путине осекся, до сей поры память.
Зашел Василий в одну деревню в сумерки, о ночлеге подумывал,
А скоро и ночь, и совсем отчаял духом.
«Дай, — думает, — хоть в баню заберусь, там до утра кое-как прокоротаю».
Стояла на краю деревни баня, Василий туда тихонько, дверь отворил, — баня топлена! — да на полочек и запрятался. Хорошо — полеживай!
Одна беда: есть больно хочется.
Лежит Василий, — сосёт: есть больно хочется! — и вдруг слышит, вошел кто-то.
— Семён! Семён!
— Чего? — откликнулся Василий.
— На тебе бутылку вина и пирог с рыбой. Я через час приду.
Поставила на лавку, а сама за дверь.
Слез Василий с полка, выпил, закусил. Бутылку под лавку, а сам вон из бани.
«Придет настоящий, даст взбучку!»
А куда скрыться? Неподалеку овин. Василий в овин. В овине ничего нет. На цепях сани подняты. Василий взобрался в сани и залег. И только что разместился поудобнее, идут.
— Что ты, — говорит, — Дуняшка, так долго?
— Как! Я вам бутылку водки подала и пирог с рыбой.
— Никакой бутылки не видал.
Ну, посердился, посердился, помирились. Разговор про другое, потом совсем замолчали.
А Василию любопытно, приподнялся и давай через головку саней тянуться. А оглобель-то нету, сани как пырнут, он головой на гумно.
Те, как зайцы, и! — разбежались. А у Василия искры из глаз.
Нечего делать, вставай и иди, — и здесь ему не место.
Побрел Василий на деревню. Что будет, что будет. В избенке огонек. Заглянул в окно: старуха собирается куда-то.
— Нельзя ли погреться?
— Ой, батюшка, я в бабки снаряжаюсь. Иди, иди. Сейчас дочка с беседы придет.
Старуха впустила Василия, а сама из избы.
Влез Василий на печку — тепло — разлегся. Скоро и дочка старухина пришла, а с ней ее две товарки.
Разгорелись девки на беседе.
— Ой, — говорят, — сестрица, давай в тушицы поиграем!
Согласились, хохочут: все им смех.
Вышла дочка старухина, подвесили ее девки за ноги к воронцу печи-то; закрутят, она завьется, а ее похлопывают.
— Твоя тушица, моя душица!
Хлопают, хохочут, — весело!
— Твоя тушица, моя душица!
Василий лежал, лежал, любопытство-то разбирает, что за тушица, и потянулся с печи — кирпич полетел, а он с печи да
Поднялся и не помнит, как из избы вылетел, только дома уж опомнился — вот она какая тушица!
Кукушка *
Всех пригожей была девочка Машутка, двенадцать лет ей минуло.
Ходила Машутка на пруд купаться. Плескались и играли на воде подружки. Вот вышли, оделись, а Машутка последняя — и платья ее нету.
— Ну, идите домой, где-нибудь да розыщу.
Села Машутка на бережку, раздумывает: или куда в кусты занесло ее платье?
Выходит Змей из воды.
— Вот ваше платье, идите за меня замуж!
— Как я пойду? Нельзя.
— А ты только слово дай.
— Ну, пойду.
Машутка сказала «пойду», Змей ей платье и отдал.
Оделась она проворно и бегом, догнала подружек, но ничего о Змее, и дома никому ни слова.
Прошло четыре года, выросла Машутка невестой. Просватали ее за одного человека, и назначен был день играть свадьбу.
Слышит Змей — выдают Машутку, ночью вышел из пруда и украл ее.
Приезжает жених, а Машутки нет — пропала.
Потужили, погоревали, да никто пособить не может: судьба уж такая.
Живет Машутка в пруду у Змея, не Машутка, Марья Змеевна. Ладно живет со Змеем, за три года прижила себе сына и дочку. Хорошо ей в пруду, не на что жаловаться, всего вдоволь, всем довольна, только хочется, хоть разок, дома побывать.
И просится Марья у Змея в гости к отцу, к матери, посмотреть на них, старикам внучат показать.
Змей отпустил.
Забрала Марья ребятишек, да из пруда по дорожке и прямо к дому — так близко, рукой подать.
Увидала старуха, обрадовалась.
— Где, дочка, поживаешь?
Марья ей все и рассказала о пруде, о Змее и как живет она ладно, ни в чем горя не видит, и одно скучно — по родному дому.
Пришел с поля старик, занялся внучатами. Угостили дочку.
Стала мать пытать у ней о Змее.
— Когда приходишь, разговариваешь с ним?
— Как же! Вот вернусь и скажу: «Змей, Змей, отвори мне двери!» Вода раздвоится, окажется коридор, лестница крутая…
Полегли спать.
А старуха не спит, думает все, жалко ей дочери.
До свету взяла она саблю старикову — воевал когда-то старик — да с саблей на пруд, да голосом дочерьным, по-марьиному, и кличет над водой:
— Змей, Змей, отвори мне двери!
Услышал Змей — Марьин голос! — пошел, отворил двери.