Том 2. Докука и балагурье
Шрифт:
Жил-был большой богач и было у него двое детей — сын да дочь.
Вырос сын и задумал старик сына женить. И по богатству старика немало нашлось невест. Старику-то они по душе, да сыну-то неладны: поживет с молодой женой день, два и назад к родителям отправит. Уж старик рукой махнул и перестал сватать.
Говорит Эйгелин сестре:
— Сшей мне, сестра, десять пар обуток, наклади их полны жиром, за море иду.
Послушала сестра, приготовила
Идет Эйгелин день, идет ночь, — не спит, не присядет. И только, когда башмаки запросят каши, остановится переобуться, поест.
Так и идет.
Встречает его белый ворон.
— Ты куда пошел, Эйгелин?
— Иду за море.
— Не ходи, сгинешь.
— Эна!
— Говорю, не ходи: не пройдешь.
— Нет, все равно пойду.
До трех раз остерегал ворон и трижды был один ответ: стоял на своем Эйгелин.
Вынул ворон из-под левого крыла длинный большой нож.
— На, возьми этот булат на случай! — и улетел.
Идет Эйгелин день, идет ночь. На пути ему застава — полынья, да такая, конца-краю не видно.
«Знать и вправду не пройдешь!»
И хоть назад иди.
Да вспомнил Эйгелин про воронов батас, отошел, разбежался, взмахнул батасом и, как на крыльях, стал на другой стороне.
Идет дальше — опять застава: впереди камень, как гора, и в снегу весь. Подошел поближе — камень зашевелился, не камень, белый медведь.
Взмахнул Эйгелин батасом да на медведя и духом вскочил зверю на спину. Кинулся медведь, заревел и ну бегать, скакать — хочет сбросить, да цепок Эйгелин, держится крепко. И обессилел медведь, батас его и кончил.
Отрезал Эйгелин у медведя из-за уха самый длинный волос, как чаут, аркан олений, скатал кольцом и себе в колчан.
Идет дальше. А впереди ему заставой белеет снежный длинный хребет. Ближе подошел — шевелится, и не хребет снежный, белый горностай.
Кинулся Эйгелин на горностая, вскочил на спину. Как бешеный, побежал горностай, завертелся, закувыркался, да сделать ничего не может и упал под острым батасом.
И у горностая, как у медведя, срезал Эйгелин из-за уха волос, скатал в кольцо да себе в колчан.
Идет дальше. Перешел море. Берегом идет. И опять застава — яр, да такой крутой, и снег между прогалин. Всмотрелся, а яр, как живой, не яр — пестрая гусеница.
И как на медведя, как на горностая, бросился Эйгелин на гусеницу, крепко уцепился. Билась, извивалась гусеница — и ничего не помогло. Он убил ее, как медведя и горностая. И у мертвой отрезал волос, скатал
Идет Эйгелин день, идет ночь.
Много стоит руйт — больших кожаных юрт. Подошел поближе и в сторонке прилег.
У руйт молодежь пинала мяч. Ловко шла игра.
Из всех, особенно одна, с длинными косами до пят, приковала к себе его глаза: когда она бежала, ее косы, как прутья, стояли за спиной, — так она была быстра.
И еще две другие показались Эйгелину: схожие с лица, они бегали все рядом, не перегоняя и не отставая друг от дружки, словно сшиты.
«Вот которую одну из этих схожих и возьму в жены!» — решил Эйгелин.
И когда стемнело, он заметил, куда пошли сестры, да за ними следом.
И нагнал у руйты.
И когда одна из них ступила в руйту, он схватил за руку другую. Та оглянулась и ввела его с собою в руйту.
— Вот наш гость!
В руйте сидел старик. Стал расспрашивать: куда и откуда?
— Из-за моря, — сказал Эйгелин.
— Ну, и даль! И как это ты умудрился?
Эйгелин велел принести колчан — за дверью он его оставил.
И когда принесли колчан, вынул медвежий волос. Посмотрел старик, покачал головой.
— Ну, и бедового ж ты зверя уходил! Кому доводилось на море ходить, сети метать, встреча с этаким — погибель: много кого так и не вернулись.
Эйгелин достал волос горностая.
— А этот еще лютее, — сказал старик, — увидит и готово, все равно, где хочешь настигнет, не увернешься. Немало погубил народа.
Эйгелин показал волос гусеницы.
— Ну, а это уж, как сам страх: кому, охотясь за диким оленем, случалось встречаться, живым никто еще не уходил, — старик посмотрел пытливо, — зачем ты к нам пришел?
— Так, — сказал Эйгелин.
— За хозяйкой?
— Да.
— Вот мои две, бери любую. Только не выйдет дело. Такого, как ты, всякий заметит. Помяни мое слово: тебя женит на себе высокая с длинными косами.
— Ну, нет, я хочу взять твою дочь.
— Мало, что хочешь! Очень мне жаль тебя, а не будет по-твоему.
В руйту вошла — легка на помине! — та длиннокосая, принесла новую одежду: от шапки-малахая до обуток все белое без единого черного волоска и деревянное блюдо с мясом.
— Не хочу! — отстранил Эйгелин.
Ничего не сказав, мигом умчалась и так же мгновенно вернулась в руйту, но уже с черной одеждой и поставила перед Эйгелином блюдо с оленьим жиром.
А у старика еще варится, не поспел.
Эйгелин вынул нож и взялся за еду.
Запечалился старик, да уж поздно.