Том 2. Литературно-критические статьи и художественные произведения
Шрифт:
— Zaire, vous pleurez!
Il aurait du lui dire auparavant:
— Zaire, vous vous roulez par terre! [14] »
Но эта обдуманность и мерность, эта благородная простота и художественная доконченность, которыми отличаются произведения Баратынского, не составляют случайного украшения стихов его; они происходят из самой сущности его поэзии, которая так же, как поэзия Батюшкова, дышит единственно любовью к соразмерностям и к гармонии. Вся правда жизни представляется нам в картинах Баратынского в перспективе поэтической и стройной; самые разногласия являются в ней не расстройством, но музыкальным диссонансом, который разрешается в гармонии. Оттого, чтобы дать простор сердцу, ему не нужно выдумывать себе небывалый мир волшебниц, привидений и животного магнетизма; в самой действительности открыл он возможность поэзии, ибо глубоким воззрением на жизнь понял он необходимость и порядок там, где другие видят разногласие и прозу. Оттуда утверждение его, что все истинное, вполне представленное, не может быть ненравственное; оттого самые обыкновенные события, самые мелкие подробности жизни являются поэтическими, когда мы смотрим на них сквозь гармонические струны его лиры. Бал, маскарад,
14
Султан, — говорит Вольтер, — не был взволнован, увидев ее в этой смешной и отчаянной позе. Он обращается к ней: «Заира, вы плачете!» В то время как он должен был бы ей сказать: «Заира, вы катаетесь по земле!» (фр.) — A. M.
Эти возвышенные, сердечные созерцания, слитые в одну картину с ежедневными случайностями жизни, принимают от них ясную форму, живую определенность и грациозную ощутительность, между тем как самые обыкновенные события жизни получают от такого слияния глубокость и музыкальность поэтического создания. Так часто, не унося воображения за тридевять земель, но оставляя его посреди обыкновенного быта, поэт умеет согреть его такою сердечною поэзиею, такою идеальною грустью, что, не отрываясь от гладкого, вощеного паркета, мы переносимся в атмосферу музыкальную и мечтательно просторную.
Это направление поэзии Баратынского яснее, чем в других поэмах, выразилось в его «Наложнице». Я не стану повторять здесь ее содержания, давно уже известного каждому из моих читателей. Замечу только, что в этой поэме нет ни одной сцены, которая бы не привела к чувству поэтическому, и нет ни одного чувства, которое бы не сливалось неразрывно с картиною из жизни действительной, — и эти картины говорят гораздо яснее всех возможных толкований. Вместо того чтобы описывать словами то тяжелое чувство смутной грусти, которое угнетало душу Елецкого посреди беспорядочной, развратной его жизни; вместо того чтобы рассказывать, как эта грязная жизнь не могла наполнить его благородного сердца и должна была возбудить в нем необходимость любви чистой и возвышенной, как эта новая любовь, освежая его душу, должна была противоречить его обыкновенному быту; вместо всех этих психологических объяснений поэт рисует нам сцены живые, которые говорят воображению и взяты из верного описания действительности: картину ночного пированья, его безобразные следы в комнате Елецкого, окно, открытое на златоглавый Кремль поутру, при восхождении солнца, гулянье под Новинским и встречу с Верою, маскарад, разговор с Сарою и пр. Иногда один стих вмещает целую историю внутренней жизни. Так, чтобы выразить любовь Елецкого, поэт описывает наружность Веры и прибавляет только:
Своими чистыми очами, Своей спокойной красотой, Столь благородным выраженьем Сей драгоценной тишины…Он встречается с Верою в театре:
Елецкий, сцену забывая, С той ложи не сводил очей, В которой Вера Волховская Сидела, изредка встречая Взор, остановленный на ней. — Вкусив неполное свиданье, Елецкий приходил домой Исполнен мукою двойной; Но, полюбив свое страданье, Такой же встречи с новым днем Искал в безумии своем.Как несколько слов представляют весь характер Веры, и начало ее любви, и ее будущую участь:
Природа Веру сотворила С живою, нежною душой; Она ей чувствовать судила С опасной в жизни полнотой. Недавно дева молодая, Красою свежею блистая, Вступила в вихорь городской. Она еще не рассудила. Не поняла души своей; Но темною мечтою в ней Она уже проговорила. Странна ей суетность была; Она плениться не могла Ее несвязною судьбиной; Хотело б сердце у нее Себе избрать кумир единый, И тем осмыслить бытие. Тут романические встречи С героем повести моей…Но судьба обманула сердце бедной Веры: жених ее погиб, все мечты счастья разрушены навсегда — и весь ужасный переворот в душе ее поэт рисует одною картиною, ощутительно ясною, глубоко обдуманною и вместе поразительно простою и обыкновенною:
В ту ж зиму с дядей-стариком Покинув город, возвратилась Она лишь два года потом. Лицом своим не изменилась, Блистает тою же красой, Но строже смотрит за собой. В знакомство тесное не входит Она ни с кем. Всегда отводит Чуть-чуть короткий разговор. Подчинены ее движенья Холодной мере. Верин взор, Не изменяя выраженья, Не выражает ничего. БлестящийЭто описание Веры служит одним из лучших примеров того, как самые обыкновенные явления в жизни действительной получают характер глубоко поэтический под пером Баратынского. Я не говорю уже об изображении Сары, лучшего, может быть, создания в целой поэме.
Однако, несмотря на все достоинства «Наложницы», нельзя не признаться, что в этом роде поэм, как в картинах Миериса, есть что-то бесполезно стесняющее, что-то условно ненужное, что-то мелкое, не позволяющее художнику развить вполне поэтическую мысль свою. Уже самый объем поэмы противоречит возможности свободного излияния души, и для наружной стройности, для гармонии переходов, для соразмерности частей поэт часто должен жертвовать другими, более существенными качествами. Так, самая любовь к прекрасной стройности и соразмерности вредит поэзии, когда поэт действует в кругу, слишком ограниченном. Паганини, играя концерты на одной струне, имеет по крайней мере то самолюбивое утешение, что публика удивляется искусству, с которым он побеждает заданные себе трудности. Но многие ли способны оценить те трудности, с которыми должен бороться Баратынский?
Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что публика наша до тех пор не поймет всей глубокости и всей поэзии оригинального взгляда на жизнь, которым отличается муза Баратынского, покуда он не представит его в произведении, более соответственном господствующему направлению его воображения. Баратынский, больше чем кто-либо из наших поэтов, мог бы создать нам поэтическую комедию, состоящую не из холодных карикатур, не из печальных острот и каламбуров, но из верного и вместе поэтического представления жизни действительной, как она отражается в ясном зеркале поэтической души, как она представляется наблюдательности тонкой и проницательной перед судом вкуса разборчивого, нежного и счастливо образованного.
Русские альманахи на 1832 год
До сих пор вышло более десяти альманахов на 1832 год. Между ними «Альциона», изданная бароном Розеном, замечательна превосходными стихами Жуковского, стихами Пушкина, кн. Вяземского и прозою Марлинского и Сомова. Но без сравнения отличаются от всех других альманахов «Северные цветы», блестящие именами Дмитриева (И. И.), Жуковского, Пушкина, кн. Вяземского, Баратынского, Языкова и даже Батюшкова и покойного Дельвига. Вот уже год прошел с тех пор как Дельвига не стало, с тех пор как преждевременная смерть ненавистною рукою вырвала его из круга друзей и тихой поэтической деятельности.
Он был Поэт: беспечными глазами [15] Смотрел на мир — и миру был чужой, Он сладостно беседовал с друзьями, Он красоту боготворил душой; Он воспевал счастливыми стихами Харит, вино, и дружбу, и покой. ………… Любовь он пел, его напевы [16] Блистали стройностью живой, Как резвый стан и перси девы, Олимпа чашницы младой. Он пел вино: простой и ясный Стихи восторг одушевлял; Они звенели сладкогласно, Как в шуме вольницы прекрасной Фиал, целующий фиал. И девы русские пристрастно Их повторяют… Таков он был, хранимый Фебом, Душой и лирой древний грек. ……………… Его уж нет. Главой беспечной От шума жизни скоротечной, Из мира, где все прах и дым, В мир лучший, в лоно жизни вечной Он перелег. Но лиры звон Нам навсегда оставил он.15
Стихи сии взяты из песни Н. М. Языкова, напечатанной в «Северных цветах». — 1832.
16
Из «Послания» Языкова к Дельвигу, напечатанного там же.