Том 2. Марш тридцатого года
Шрифт:
Торская. А почему? Может быть, и влюбилась.
Григорьев. Спасите мою душу, Надежда Николаевна, не может быть!
Торская. Почему? Это очень вероятно…
Григорьев. Значит, вы уже одичали, вы ушли от жизни. Сколько в жизни прекрасных молодых людей…
Торская. Инженеров…
Григорьев. А что вы думаете! Инженеров. Разве мы вам не нравимся? А?
Торская.
Григорьев. Жизнь везде, где культура, понимаете, культура, чувство.
Положил руку на ее колено. Торская внимательно посмотрела на него.
Торская. Видите ли, то, что вы делаете, не культура, а просто хамство. Уберите руку.
Торская. Ах, извините, Надежда Николаевна. Я уже начинаю увлекаться вами…
Торская. Кончайте скорее.
Григорьев. Как вы сказали?
Торская. Кончайте скорее увлекаться.
Григорьев. Спасите мою душу, Надежда Николаевна, ведь это не так легко. Вы мне очень нравитесь.
Торская. Какое событие! Я должна многим нравиться, что ж тут такого?
Григорьев. Надежда Николаевна, поверьте: ваши глаза, походка, голос…
Торская. Даже походка? Странно…
Григорьев (взял ее за руку). Ваша рука…
Торская. Отстаньте.
Вошел Вальченко.
Вальченко. Я, кажется, помешал?
Торская. Отчего вы такой сердитый, товарищ Вальченко?
Вальченко. Я не сердитый. Это вам показалось после воодушевления Игоря Александровича.
Торская. О, товарищ Григорьев на вас не похож. Он энтузиаст. Он приходит в восторг от походки, глаз, голоса…
Вальченко (сквозь зубы). Бывает!
Григорьев. Надежда Николаевна!
Торская. Скажите, товарищ Вальченко, а вы бы не могли прийти в восторг от таких… пустяков?
Вальченко (смущенно). Да, я думаю.
Торская. Вот видите, товарищ Григорьев, у вас есть хороший пример.
Григорьев. Давайте прекратим эту затянувшуюся шутку.
Торская. Прекратить? Есть прекратить, как говорят коммунары.
Григорьев. Вы слишком презираете людей, Надежда Николаевна.
Торская. Ну, это тоже слишком громко сказано.
Входят
Троян. Откуда взялся этот Белоконь?
Григорьев. Белоконя я рекомендовал Георгию Васильевичу как прекрасного механика. Я с ним работал.
Троян. Помилуйте, какой же он механик? Он уже две недели возится с автоматом…
Дмитриевский. Он хороший механик, но станок никому не известен. Во всем городе нет.
Воргунов. Автоматов в городе нет, а таких механиков можно найти на любой толкучке.
Вальченко. Чего вы не выгоните его, Петр Петрович?
Воргунов. Не люблю заниматься пустяками…
Торская. Чудак вы, Петр Петрович.
Воргунов. Вот видите: «чудак».
Торская. Это вы от тоски в печаль ударились… Пройдет. Я вас приглашаю встречать коммунаров. У них музыка хорошая.
Воргунов. Музыка!
Торская. Вы принимаете приглашение?
Воргунов. Нет, я, знаете, на такие нежности не гожусь.
Торская. Вы невежливы.
Воргунов. Что это такое? Вы меня сегодня второй раз бьете? Это правильно. А все-таки увольте — не люблю вокзалов.
Торская. Ну, как хотите. До свидания, товарищи. (Вышла).
Вошел Одарюк.
Одарюк. Где я могу найти Соломона Марковича?
Общее смущение. Григорьев почти повалился на шкаф. Дмитриевский привстал за столом, Воргунов в кресле круто повернулся.
Дмитриевский. Соломона Марковича?
Одарюк. Да. Я привез лагери.
Дмитриевский. А вы кто такой?
Одарюк. Коммунар. Одарюк.
Занавес
Акт второй
Вестибюль главного здания коммуны. С правой стороны марш широкой лестницы ведет наверх. Вверху площадка во всю ширину сцены. В обе стороны отходят коридоры верхнего этажа. В задней стене два окна.
Левая часть сцены занята вешалкой, отделенной от передней части сцены массивным барьером. Передняя половина сцены представляет широкую, светлую, освещенную верхним окном площадку. Справа дверь в столовую. Это показано надписью на дверях. Слева две-три ступеньки к выходу во двор и широкие зеркальные двери, по бокам которых два больших зеркальных окна. При входе на лестницу телефон.