Том 2. Повести
Шрифт:
— Депутат?
— Он самый.
— Его послал мне сам бог. Как раз депутат мне и нужен.
Старый господин из-под зеленого козырька глянул на Морони с удивлением; только сейчас он заметил, что лицо Пишты свирепо и глаза налиты кровью. Старик смекнул: случилось недоброе.
— Что с тобою стряслось, малыш?
Пишта отвел старика в сторонку и показал ему приглашение на пикник.
— Вы видите: слова «и вашу семью» зачеркнуты, — прохрипел он с угрозой. — Честь моя запятнана.
— Вот как? — насмешливо процедил Обжора Тоот. — Теперь мне понятно, зачем тебе депутат. Когда разбито окно, ищут стекольщика, когда прореха на сапогах, ищут холодного сапожника, а когда пятно на чести — нужен
— А вы, сударь, не могли бы дать мне совет?
Дёрдь Тоот скроил преглупейшую рожу, его кустистые брови взлетели вверх, чуть не перемахнув через лысую макушку.
— Я? Где мне теперь разбираться в ваших делишках. В них замешаны бабы. А мои золотые деньки давно прошли. Вот уже полтора десятка лет, как не волнует меня таинственное шуршание юбок. Все это вздор. Ты мне вот что скажи: хорош ли у тебя аппетит? Хорош, говоришь? Тогда все в порядке. Ступай домой и спокойно поешь. Когда проголодаешься, поешь еще. Нагляделся я в жизни за семьдесят лет всякой всячины, и знаешь, к чему я пришел? В этом мире есть одна только ценная вещь — исправный аппетит. Все прочие ваши дела, сынок, мне уже непонятны. Так ты говоришь, что в приглашении вычеркнуто несколько слов? Какая-то жалкая чернильная клякса. Стоит ли портить кровь из-за этакой малости? Ты утверждаешь, будто в зачеркнутых словах твоя жена… Да ведь это ж листок бумаги! А жена твоя со всеми ее потрохами не в листке, а в собственных юбках и корсете, и ты ее всегда там найдешь. Чего же ты ищешь, поборник добродетели? Мне вот понятно отчаянье моего повара, который прежде служил у графов Андраши, потому что нынче утром в кухню пробралась кошка и дочиста съела сметану для блинчиков. Сметаны у нас теперь нет. А чего, скажи на милость, нет у тебя? Что ты ищешь и чего хочешь?
— Прежде всего, я хочу получить разъяснение от устроителей пикника, — сдавленным голосом отвечал Морони.
— Разъяснение или объяснение? — резко спросил старик.
— Это одно и то же.
— Это не одно и то же. Объяснения они дадут, разъяснения никогда.
— Я вас не понимаю.
— Они никогда не скажут правды. Это учтивые светские господа. Но, может быть, ты вовсе не хочешь правды? Ты ведь жаждешь крови или чего-нибудь в этом роде. Знаю я вас, молодых.
— Нет, я хочу правды.
— Ну, и прекрасно, мой мальчик. Для этого не нужны секунданты. У меня есть собственная сыскная полиция — парни, скажу тебе, что надо. Если существует истинная причина, мы ее сейчас и узнаем. Ну-ка, стань за этой дверью, а я ее слегка приоткрою, и ты все услышишь собственными ушами. А теперь отпусти меня к моим школярам.
Морони повиновался; в голове его был хаос, мысли путались и кружились, обгоняя одна другую, так что он сам не знал, что творит. А старый Тоот тем временем вернулся к школярам.
— Ну как, не соскучились, детки? — спросил он. — А мы там с Морони побеседовали маленько. Славный он человек, а жена его еще лучше. Красавица, не правда ли? Кто из вас ее знает?
О, госпожу Морони знали все. Да и можно ли было ее не знать! Все они до единого посвящали ей стихи, кто в ямбах, а кто в гекзаметрах.
— Ай-я-яй, лоботрясы! Вижу я, что вы прилежно почитываете Овидиевы «Amres» [21] . Эй, Дюси Беке, ты-то почему краснеешь? Ну-ка, подойди ко мне, греховодник, и я щелкну тебя по лбу! Но готов биться об заклад на новую пенковую трубку, что ни одному из вас невдомек, какая сплетня гуляет по городу об этой прекрасной даме.
21
«Виды любви» (лат.).
Мишка
— Я знаю!
Дядюшка Тоот начал подшучивать над Мишкой;
— Стоп, балденок! Откуда тебе знать? Захотелось получить пенковую трубку? Ну и ну, вы только поглядите на него! Так и быть, трубку ты получишь, хотя и не дорос. Если знаешь, получишь— я своему слову хозяин. А теперь говори.
— Прошу прощения, дядюшка Тоот, но ходят слухи, что в госпожу Морони влюблен Пишта Тоот, а госпожа Морони влюблена в Пишту Тоота.
— Ах ты, лопух! Как ты смеешь болтать этакий вздор! — вскричал господин Дёрдь, вспыхнув неукротимым гневом. — Сейчас я принесу плеть!
И старый господин засеменил в соседнюю комнату (Мишка Отрокочи, само собой, не стал дожидаться, пока он оттуда выйдет) и обратился к застывшему в оцепенении Морони:
— Теперь ты знаешь, почему руками устроителей пикника дамы нашего города вычеркнули слова «и вашу семью», хотя эти дамы вовсе не так хороши, но и не более добродетельны, чем твоя жена. Вот тебе объяснение, сынок, а теперь, если хочешь, можешь послать секундантов за разъяснением.
Морони нужна была ясность — сейчас он ее имел. Морони нужна была правда — что ж, он ее получил. Вот она, правда. От нее не уйти. Голова его гудела, как колокол; он скрипнул зубами, будто готовясь кого-то съесть, но не произнес ни единого слова. Неверными шагами, словно сомнамбула, он долго спускался по лестнице и, сдерживая кипевшее в душе возбуждение, едва слышно бормотал: «Спокойно, Понятовский, спокойно!»
— К черту спокойствие! — вдруг оборвал он самого себя. — Я ему все кости переломаю.
Внизу, поперек лестницы, в сладкой дреме забылся волкодав. Морони в рассеянности наступил на него. Волкодав зарычал, вытянул шею, пытаясь ухватить обидчика за ногу, но Морони отскочил, а пес был ленив, не погнался за ним и преспокойно улегся опять.
«Каков философ!» — подумал Морони. Он вообразил себе неприятное состояние, если б пес вцепился в его икру. Тогда у него было бы не одно несчастье, а целых два. Гм, гм… а ведь могло бы случиться и три, и четыре. Ей-богу, не так уж плохо, что несчастье всего одно…
В воротах он снял шляпу. Прохладный майский ветерок слегка освежил разгоряченную голову; сутолока, царившая на рыночной площади, оживленный ритм дня успокаивающе подействовали на его нервы, и мысли его потекли в таком направлении:
«Ну, а это, какое же это несчастье? О чем, в сущности, речь? (С задумчивым видом он уселся на окрашенную в зеленый цвет скамью перед кондитерской Пишкальского.) Говорят, что Пишта влюблен в мою жену. Она ему нравится. Ну, и что же? Не из дерева же он сделан, чтоб устоять перед такой обольстительной женщиной. Да и кому она не нравится? Если б я стал закалывать и стрелять всех, кому нравится моя жена, мне пришлось бы истребить половину города. А уж этого и король так не оставил бы. Ну, не глупость ли с моей стороны — желать переломать кости Пиште Тооту! Хорош бы я был, если бы набросился на своего самого близкого друга — без всякой на то причины. Выбраню его и откажу от дома — это будет вполне по-джентльменски. Тут все ясно, как день, но вот закавыка: говорят, что и жена моя влюблена в Пишту. Если б не это! (Он вздохнул, понурил голову и стал водить тростью по песку, выковыривая и перекатывая мелкие камешки.) Пишта, безусловно, в этом не виноват. Он-то здесь ни при чем. Кто ж тогда виноват? Эржике? Ах, бедняжка, она-то что могла с собой поделать? И как было устоять ее нежному хрупкому сердечку, когда я сам обожал этого злодея! Выходит, я один кругом виноват, ведь это я навязал ей Пишту Тоота. Господи, какой я осел, какой осел!