Том 2. Повести
Шрифт:
«Племянник Пишта», который участвовал в этих любопытнейших трапезах десятым и ежедневно выслушивал неизменное присловье дядюшки Дёрдя, подстегивавшее волчий аппетит школяров: «Ешьте, мальчики, стряпню моего повара, да помните, что этот плут прежде служил у графов Андраши!» — Пишта, естественно, предпочитал им ужины в «Трех розах», а в особенности, кухню госпожи Морони.
Мало-помалу он сделался в доме друга своим человеком, и даже сама очаровательная хозяйка стала оказывать знаки дружеского внимания этому «злодею», как она его сперва называла. Над молодой четой царила вечная весна, ни единая ссора из-за «Трех роз» не
— Ведь я хожу в «Розы» единственно из-за Пишты. И будет гораздо лучше, если он в этот день станет приходить к нам. Дома куда уютней. И тебе не так скучно, душенька. Пишта у нас мастер болтать вздор. Иной раз такое нагородит…
Одним словом, Пишта Тоот стал непременным и желанным гостем, являвшимся всегда к ужину. Он приобщился даже к хозяйственным заботам гостеприимного семейства, отсылая к ним все свои охотничьи трофеи: кабанов, косуль и зайцев. А в конце февраля, приобретя два бочонка старого, выдержанного бака-тора, он отправил его к Морони — это был, разумеется, вполне корректный поступок, ибо нельзя же постоянно пить вино приятеля.
Пишта Тоот был веселый, забавный и непринужденный собеседник. Он умел уморительно рассказывать о своих приключениях и был мастер отпускать пикантные и едкие замечания о ближних обоего пола. Эржике по вечерам хохотала до слез, а Морони, проводив друга, не уставал повторять:
— Ах, какой сорванец этот Пишта, душенька! Не правда ли, он очень мил?
Эржике в ответ лишь кивала головкой: дескать, действительно, мил.
Веки у Морони иной раз тяжелели, и тогда Пишта Тоот несколько часов кряду один развлекал разговорами его жену, и беседы их длились далеко за полночь; иногда он держал ей нитки, а Морони, вдруг встряхнувшись от сна, говорил, улыбаясь:
— Ну что за прелесть этот Пишта!
Они и в самом деле сильно привязались друг к другу. Господин вице-нотариус Тоот даже утром выскакивал иной раз из комитатской управы и забегал на минутку к Пиште. Дома он его, конечно, не заставал, но что за беда! Поболтать минуту-другую с Эржике тоже удовольствие немалое. Спору нет, хороша и мила была госпожа Морони.
Так и текла их жизнь, безмятежная, тихая, без каких-либо происшествий. Да и что, собственно, может произойти в маленьком провинциальном городишке? Балы прекратились.
Впрочем, Эржике не очень-то к ним благоволила. И вот тут-то злая молва, — которую следовало бы изображать по меньшей мере со сто одним глазом (если у Аргуса было сто), с языком, острым, как дамасский кинжал, с ногами, резвыми, как ноги серны, и ушами, длинными, как уши осла, — вот тут-то злая молва насторожилась. «Отчего ее не видно на балах? Так молода, а засела дома. Тут должна быть какая-то причина». Впрочем, если б Эржике увлекалась балами, злая молва и тут нашла бы, за что ухватиться. «Отчего она не пропустит ни единого бала? Только-только успели пожениться, а у нее одни балы на уме. Тут должна быть какая-то причина».
Но вот кончился пост. Злая молва отыскала причину, отчего Пишта Морони перестал бывать в кабаке. Очень просто — там не бывает Пишта Тоот. А почему не бывает Пишта Тоот?
Ничего нет тайного, что
Злая молва уверенно шла по следу, как хорошо отдохнувший легавый пес.
…Сначала был найден первый след (это был след большого охотничьего сапога), затем второй (то был след маленького, изящного башмачка); ну, а пустоту между ними легко заполнила злая молва — ведь голова, вооруженная сто одним глазом, весьма и весьма изобретательна.
Боже мой, чего-чего не плели о них досужие языки! И притом повсеместно — от провинциальных гостиных с мебелью, обитой репсом, где оттоманки и кресла убраны вязаными дорожками и салфетками, а воздух насыщен запахом айвы, уложенной на старинном шкафу, вплоть до общих залов в трактирах, включая и кондитерскую Нишкальского возле «Трех роз», куда (вообразив, будто это гора Геллерт *) собираются к полднику дамы преклонного возраста.
Из этой-то болтовни, подстегнувшей сплетню, и родилось событие, поистине скандальное: распечатав пригласительный билет на пикник, который дворянская молодежь комитата устраивала в конце мая в Сабадкайском лесу, Морони прочел следующее: «…устроители просят почтить своим присутствием господина Иштвана Морони». И ничего больше!
Слова «и его семью» были вычеркнуты из текста жирным росчерком пера.
Весь мир закружился у Морони перед глазами.
— Кто, кто мог это сделать? — бледнея, прохрипел он. — Что это значит?
В жилах Морони струилась медлительная, истинно азиатская кровь. Но зачеркнутые слова взвинтили его мгновенно и необычайно. Как посмели вычеркнуть его Эржике?!
Первым побуждением Морони было бежать к Пиште Тооту и просить у него совета. Он немедленно бросился за шляпой, которую оставил на рояле в гостиной; сейчас там стучала швейная машина — именно сегодня госпожа Добош, славившаяся далеко окрест как непревзойденная модистка, шила Эржике туалет для пресловутого пикника. Там валялись раскроенные, сметанные куски тонкой атласной ткани; совершенно бесформенные порознь, но соединенные на обворожительном стане очаровательной женщины, они являли собой воплощение изящества. Ах, с какой злорадной усмешкой глядели сейчас на него брошенные в кучу кружева, воланы, буфы и ленты! А швейная машина, мрачно и таинственно гудя, как будто жужжала: «Спокойно, Понятовский! * Спокойно, спокойно!»
Где-то когда-то в присутствии Пишты рассказывали, что всякий раз, когда Понятовский входил в раж, его верный оруженосец дергал его за ментик и предупреждал; «Спокойно, Понятовский!»
От Эржике не укрылось волнение мужа.
— Куда ты, Пишта?
— У меня дела в городе.
— Когда ты вернешься? — с беспокойством спросила она.
— Одному богу известно, — лаконично ответил он.
— Но ведь скоро обед.
— Что ж, обедайте!
— Может быть, ты что-нибудь потерял?
— Может быть.
Морони хлопнул дверью и, яростно жестикулируя, широким шагом направился прямо к Дёрдю Тооту; он застал старика и всю компанию школяров за обеденным столом, но Пишты Тоота там не было.
— Пишты здесь нет?
Старый Дёрдь, известный прямотою речи и даже резкостью, ответил сердито:
— Нет его, нет. Сидит в «Трех розах», обедает с гостем. Приехал к нему из Будапешта еще один приятель.
— Кто такой?
— Да тот завзятый кутила, придурковатый, — граф Кожибровский.