Том 2. Повести
Шрифт:
В те времена существовал такой обычай: каждая депутация всегда приносила что-нибудь в подарок. Конечно, такому большому барину, как Силади, можно было подарить лишь какую-нибудь особенную диковинку: ягненка о двух головах, найденную в земле старинную посудину, монету или невиданный початок кукурузы, поразивший своей величиной всю округу, — словом, какую-нибудь милую безделицу.
— Встань, бестолковая корова! И смотри, больше ни звука, — рявкнул на Марьюнку дворецкий, а затем, повернувшись к регенту, пояснил:
— Ничего они не принесли. Наоборот, у вас просить пришли.
— А что именно?
— Чтобы вы, ваше высочество, дали им мужиков.
— Да
— Они говорят, что, пока у них были мужчины, они не скупились, давали солдат королю. А он-де требовал их много. Теперь же в Селище не осталось ни даже мальчонки малого. Одни женщины живут в деревне. Мужчин всего двое: поп да пономарь, да и те уже к двум черным косцам приближаются. [38] А они, мол, селищанки, только взаймы отдали королю своих мужчин и теперь просят вашу светлость вернуть их обратно, или, коли их уже нет в живых, если они погибли на войне, пусть, мол, дадут им других. Такой, дескать, закон: рука руку моет — ежели король и дальше хочет получать солдат с Селища, то прежде их нужно народить… А посему…
38
Два черных косца на языке народа означают две цифры «семь» то есть семьдесят семь лет. (Прим. автора.).
Перевод был прерван громогласным хохотом Силади:
— Ха-ха-ха! Вот это да! Ну и ну! Что ж, оно конечно. (И он снова залился смехом, да таким, что слезы на глазах проступили.) Мужиков, говоришь, надо им? Ну и потеха, черт побери! И это твои женщины, Дюрка? Знать, тугонько им пришлось. Эй, Доци, где ты? Чего ж прячешься, отзовись!
Смущенный Доци стоял у окна и делал вид, что любуется окрестностями, но на зов регента выступил вперед.
— По справедливости сказать, государь, — отвечал он, запинаясь, — мой покойный батюшка действительно так опустошил село для армий его светлости Яноша Хуняди, что в моих имениях теперь и пахать-то некому. Пустуют поля, и я не получаю с них никакого дохода. Видит бог, и мне нужны мужчины, ваше высочество. Но я-то не жалуюсь.
— Потому что среди женщин своих будто сыр в масле катаешься! — хохотал правитель, окончательно развеселившись. — Еще бы тебе жаловаться! Ну и шельма!
Господа улыбнулись и откровенно и беззастенчиво принялись разглядывать румынок, которые, осмелев, тоже заулыбались. Только розовощекий юный дьяк Балтазар стыдливо потупил глаза и, склонившись над протоколом, по обыкновению, занес в него содержание просьбы: сначала выписал замысловатую заглавную букву, обмакнув перо в пузырек с красной тушью, висевший у него на шее, а затем уже черными чернилами из обычной чернильницы и другим пером дописал остальной текст: «Faeminae szelistyenses supplecant viros a rege» («Селищенские женщины просят у короля мужчин»).
В это время на замковой башне прозвучал колокол, и к Силади вошел паж с докладом: обед поспел, соизволит ли его светлость кушать сейчас или позже? Ведь в старину для столь могущественных гостей у знатных хозяев, каким был трансильванский воевода, на дню готовилось по нескольку обедов. Скажи повелитель, что он еще не проголодался или что ему пока недосуг, изготовленные уже блюда убирали или раздавали бедным, а повара, кухарки и всякая прочая челядь принимались хлопотать над новым обедом. Если же всемогущий гость находил, что можно было бы, пожалуй, и пообедать, колокол звонил еще раз, и тогда во всем замке начиналась суматоха.
После небольшого самоизучения Силади обнаружил в себе присутствие кое-какого аппетита и, кивнув пажу, что, мол, можно и накрывать, поспешил свернуть обсуждение поставленного перед ним вопроса.
— Женщины в известной мере правы, — сказал он дворецкому. — Можно будет, пожалуй, дать им несколько покалеченных и бездомных солдат да непригодных к делу пленников. Так что скажите им, что мы выполним их просьбу. — Регент любил употреблять королевское «мы». — Только спросите, сколько человек им надобно?
Дьяк Балтазар вслед за кратким изложением прошения усердно записал и решение по нему: «Gubernator promisit» («Регент пообещал»). А дворецкий перевел крестьянкам ответ Силади на румынский:
— Его светлость, господин правитель Венгрии, милостиво выполняет вашу просьбу, селищенские женщины, и спрашивает, сколько мужчин вам надобно?
Крестьянки обрадованно зашумели, подбежали к знатному вельможе и, попадав перед ним на колени, принялись хватать его за полы длинного лилового кунтуша, чтобы, по тогдашнему обыкновению, облобызать край господской одежды.
— Ах, леший вас побери! — негодовал дворецкий. — Сейчас же убирайтесь вон! Нечего здесь слюнявить наряд его светлости! Сейчас же встать! И говорите побыстрее, сколько надо вам мужиков, а затем убирайтесь ко всем чертям!
Женщины поднялись, сбились в кучку, словно гуси, и принялись советоваться. Сначала они делали это шепотом, а затем распалясь, перешли на крик и под конец чуть было не вцепились друг другу в волосы.
— Так, выходит, и не договорились? — торопил их Бенедек Шандор. — Ну хорошо, сколько душ в вашей деревне?
— Триста.
— Включая и мужчин?
— У нас их всех — поп, пономарь да несколько бесштанных мальчишек.
— Так сколько же мужчин вам надобно?
Самая старшая из женщин, предводительница их Марьюнка, подняла брови, словно глубоко задумавшись, а затем положила руку на сердце и сказала:
— Триста, domnule [39] ! На каждую душу по одному.
— Вот дура! — рассерженно бросил дворецкий. — Ведь триста — это вместе с малыми девчонками и глубокими старухами.
39
Господин (румынск.).
— Конечно.
— Значит, тогда придется не по одному мужику на каждую из вас, а больше.
— Ах ты, господи боже! — вздохнула молоденькая бабонька в первом ряду, с черными как смоль волосами, и стыдливо потупила глаза.
— Что ж тут страшного? — невольно вырвалось у другой молодухи со смелым взглядом, краснощеким лицом и прыщеватым лбом.
— Ах, ваша милость, добрый господин Бенедек Шандор, — воскликнула со смехом Марьюнка, сверкнув ослепительно белыми зубами, среди которых одного-двух уже не хватало. — Посмотрите на шмелей. Сколько их увивается вокруг одной розы? А ведь ни роза, ни шмели не терпят от того урону!