Том 2. Повести
Шрифт:
— Вот как? Короля? Да что ты говоришь, подумай! Кто же его обманывает?
Коряк только засмеялся в ответ со снисходительностью взрослого, услышавшего наивный детский вопрос.
— Кто? Да все!
— Не может быть, — убежденно возразил носатый.
— Ты, что же, думаешь, я чепуху мелю? — вспылил Коряк. — Вот, к примеру, хотя бы сегодняшний случай. Селищенские бабы! Да они такие же селищенские, как вот эта колокольня или вон тот фонтан. Одна из Харомсека, другая из Фогараша, а третья из Надь-Себена. А старый Рошто короля за нос водит и говорит, что все они селищанки. Только смотрите, барич, никому не рассказывайте об этом! Я ведь вам по секрету сказал.
—
— Вижу, что вы — венгерской матери сын, потому к вам и обратился.
Носатый наморщил лоб, и глаза его вспыхнули гневом. Коряк, заметивший в них необычайные зеленоватые огоньки, инстинктивно отвел свой взгляд: это был тот самый наводивший ужас гневный взгляд короля, которого боялись даже дикие звери.
— Ей-богу, мочи моей нет в глаза барича смотреть, так и колют, так и жгут, будто крапивой!
— Это потому, что ты их мне очень уж широко открыл, добрый возница, — улыбнулся носатый.
— Могу я открыть их вам и еще шире, — загадочно заметил Коряк. — Потому как в этом королевском дворце нет ничего настоящего. Даже я и то — не настоящий кучер.
— А кто же ты?
— Хозяин трактира «Белка», что в Буде. Носатый удивился, но изумления своего не показал.
— Да что ты говоришь?! Так зачем же тебе понадобилось напяливать на себя эту ливрею?
— Есть тому причина. Потому что правда, она только на небе растет, а ложь — такая трава, корни у которой все вокруг дома плетутся, вокруг повседневной нашей жизни. А дьявол удобряет ее навозом. Приезжают в субботу, на троицын день, эти самые бабоньки и останавливаются у меня в трактире. И надо же было мне, старому ослу, влюбиться в маленькую румыночку! А она тоже ко мне расположение почувствовала. Одним словом, поладили мы с ней, и старый Рошто дал свое согласие. Да только боюсь я, не схитрил бы он. Человек он трансильванский, а они, говорят, двумя умами живут. Ну, ладно, пока все шло хорошо. Только девицу надобно к королю везти. «Держи, говорю я себе, Янош, ухо востро!» Дома мне все равно бы не усидеть в неведенье, вот я и приехал сюда заместо кучера.
— Выходит, румыночка — невеста твоя? Теперь я понимаю…
— Вот потому-то мне и хотелось бы пробраться на обед, посмотреть, что там с нею будет.
— Ну, а что ж там может случиться? Не съедят же ее.
— Как бы не так, барич, — возразил трактирщик. — Недавно стояла у нас на окне в горшке роза. А матушка моя возьми да и полей ее по ошибке не водой, а скипидаром. Розе от того ничего не сталось, не съел ее скипидар, только запах у нее стал больно уж отвратный. Пришлось в конце концов выкинуть цветок на улицу.
Носатый задумался.
— А короля-то ты знаешь? — спросил он немного погодя.
— Видеть случалось всего раза два. Но узнать и среди тысячи узнаю!
— Неужели?! — усомнился собеседник Коряка. — А ну скажи, какой он из себя?
— Коренастый, белокурый, голову держит чуть-чуть набок.
— Ну, так вот что. С переодеванием в одежду слуги ничего не выйдет. Здешние лакеи все хорошо знают друг друга и, увидев постороннего, сразу же забьют тревогу. А вот, коли уж ты хочешь, чтобы два золотых остались у меня, я обязуюсь присмотреть за твоей невестой и, если какая опасность для нее возникнет, тотчас же извещу тебя.
— Честное слово?
— Вот моя рука.
— Смотри, чтобы не обернулась она лисьей лапой, — весело заметил Коряк и потряс маленькую, изящную руку придворного.
Колокол на левой башне дворца, сзывавший своим звоном гостей к столу, прозвучал уже давно. Теперь же загрохотали мортиры у замковых ворот, возвещая, что
— Его величество за стол садится, — заметил Коряк, которому как жителю Буды был известен придворный церемониал, а про себя добавил в раздумье: «И моя бедная Вуца тоже там сидит».
— Да, — подтвердил носатый, — сегодня будет великолепный обед. Я постараюсь и для тебя раздобыть бутылочку хорошего вина. — И он поспешно удалился в трапезную, по пути обдумывая только что услышанное: «Вот оно что! Значит, Дёрдь Доци задумал околпачить короля? Этого доброго дурня, который всему верит! Ну ладно же, сделаем вид, что поверили, но взвалим на Доци такую ношу, что он из-за нее по миру с сумой пойдет: хотя бы ради вечной его покорности сделаю так, как он просит».
Большой обеденный зал весь сиял, как в волшебном свете. Гости уже успели покончить с супом, когда носатый вошел в зал и замешался в кучку бездельничавших, откровенно глазевших «слуг».
Обеденный стол, казалось, даже прогнулся под тяжестью кубков, золотых и серебряных цветочных ваз и блюд. В голове стола сидел король, справа от него — Анна Гергей, слева — Мария Шрамм, напротив же — маленькая, улыбающаяся Вуца. Когда сидевшие на галерее музыканты заиграли какую-то веселую мелодию, румыночка не утерпела и принялась раскачиваться под музыку, так что ее перевязанная лентой коса тоже запрыгала из стороны в сторону. За спиной каждой из селищанок стояло по два пажа: один подливал в бокалы сладкого вермута или токайского, а другой обмахивал красавицу веером.
За супом последовали другие блюда, да в таком количестве, что все их перечесть — голова кругом пойдет. Обед был обставлен с неуклюжей, тяжеловесной помпезностью: например, поварята доставляли кушанье с кухни в вестибюль дворца, здесь блюда у них принимали гусары и несли в столовую. С каждой новой переменой старший стольник — седой, в шафранового цвета аттиле *, — сидевший подле Вуци, поднимался, брал из рук гусара блюдо, шествовал с ним к королю и, опустившись на одно колено, предлагал ему отведать первым.
А его величество или делал знак, что он не желает есть, или показывал на другой конец стола, где рядом с господином Рошто сидел «главный сниматель проб», и блюдо несли туда. Дегустатор брал в рот малую толику кушанья, жевал слегка (все это согласно церемониалу) и провозглашал:
— Habet saporem. [49]
Тогда блюдо принимал один из адъютантов и нес его к королю, который теперь уже смело брал себе с него все, что ему нравилось.
Еще ни один государь в мире не боялся так, что его отравят за трапезой, как в этот день король Муйко I, который велел старшему стольнику (на самом же деле — дворцовому садовнику) относить на пробу главному дегустатору, итальянскому лекарю Антонию Вальвазори, почти все кушанья. При этом король напоминал доктору, крича через весь стол на итальянском языке, о знаменитой королеве Лирилле, которая, заболевая, всякий раз распоряжалась: «Если я умру, рядом со мной заживо похороните двух врачей». Разумеется, после такого приказа врачи старались вылечить королеву во что бы то ни стало. Но однажды она все-таки умерла, и приказ ее привели в исполнение. Так что спит теперь прекрасная королева вечным сном в орлеанской земле под сенью густолистых олив хоть и не совсем пристойно, но спокойно: между двух своих докторов.
49
На вкус — хорошо (лат.).