Том 2. «Проблемы творчества Достоевского», 1929. Статьи о Л.Толстом, 1929. Записи курса лекций по истории русской литературы, 1922-1927
Шрифт:
Детский мир у Толстого изображается в представлении и языком ребенка, но с точки зрения основного задания носит своеобразный характер: его определяет подзаголовок — «Повесть о многих превосходных вещах»{361}. Сентиментализм выдвинул вещь и нашел множество прекрасных вещей. Он впервые увидел аксессуары житейских вещей, где не было и речи о символическом углублении. Но у Толстого не только непосредственная радость завоевания мира, но и стремление противопоставить детскому восприятию другие стороны жизни и осмыслить их. Детство, мир полный множеством прекрасных вещей, где жизнь дорога и прекрасна, противопоставлено тому миру, где осталось очень мало прекрасных вещей. Так что тема детства поставлена у Толстого в полемическую
У акмеистов, конечно, не только наивное открывание вещей, но и очень много романтики. Романтика есть и у Толстого, но она не вполне удалась ему; как романтик Толстой плох. Ему ближе и органичнее старые, сентиментальные традиции, тогда как у Сологуба в изображении детей ничего не осталось традиционного. Там детская душа — это символ правого духа.
В «Детстве Никиты» все повествование построено на деталях. У Льва Толстого важна внутренняя деталь, и рассказ он ведет не в спокойном и ясном тоне, а в духе психологического, истерического анализа Руссо. У Алексея Толстого иной тон и иной рассказ. Внутренней психологии у него нет; деталь берется конкретная, и она обрастает воспоминаниями. Все моменты даны в представлении Никиты и даны в достаточной степени полно, но так, чтобы их можно было вылущить и видеть помимо Никиты.
Действующие лица обычны для Толстого. Отец — разлагающийся помещик, который живет не хозяйственными планами, а капризами. Тот же самый герой в мире прекрасных и легких вещей звучит по-иному; разлагающаяся волжская усадьба с ее юродством и мотовством может выглядеть иначе. Но мы лишь по фрагментам, которые отражаются в детском сознании, можем конструировать его образ.
Учитель — полугородской, полудеревенский интеллигент.
Отношения Никиты и девочки Лили — любовь, ревность и оскорбления — такие же, как и в «Хромом барине», но данные в преломлении ребенка, обычный толстовский мир освещается по-иному.
«Аэлита» — переходное произведение. В нем Толстой пытается выйти из своего мира, но не выходит, а дает его лишь в другом освещении. Но это уже расставание и прощание с миром прекрасных вещей.
Действие «Аэлиты» происходит на Марсе, и по форме — это авантюрно-фантастический роман. Самый замечательный представитель этого жанра — Уэллс. Он сумел совместить авантюрно-фантастический замысел с мыслительной углубленностью и выполнил свою задачу с большой художественной силой. Уэллс — очень умный человек, умнейший из наших современников; он очень типичен, и без него нельзя понять нашу эпоху. Сам он социалист фабианского типа и входит во II Интернационал. Впервые влияние Уэллса сказалось в связи с возникновением проблемы авантюрного романа{362}. Конечно, он оказал влияние и на Толстого. Но в «Аэлите» социальная проблема дана в необычной обстановке; отличает ее от социальных романов Уэллса влияние позднего символизма. Инженер Лось по внешности — фигура уэллсовская, но по складу души он напоминает позднего Блока. Так что романтика позднего символизма связана в «Аэлите» с социально-авантюрной проблемой.
Как же Толстой сочетает Марс с Землей? Существует мысль, что был единый очаг, который населил весь мир: это Атлантида. Атлантида потеряна, поэтому потеряны и все звенья, которые из нее исходили, но единая традиция сохранилась и существует. Толстой и взял это положение в основу своего романа. Отсюда мысль: как древняя жреческая культура объединила Землю и Марс, так и Октябрь соединит всё и всех. Об этом говорит и сотрудничество в революции красноармейца Гусева и интеллигента Лося.
Лось и Аэлита переживают романтику чувства, которое отражается в истории. Гусев воплощает историю в воле, в действии. Так что Толстой стремится соединить волю, творящую историю, с чувством, отражающим историю пассивно. Для Лося женщина — это центр жизни, для Гусева женщина — это баба.
Таковы концентры романа, но они оказались недостаточно сильными, чтобы соединиться. Лось, Аэлита и Гусев не выдержаны в одном плане, как это должно было быть по
Образ Аэлиты неудачен и местами становится почти пошлым. Читая какого-нибудь забытого немецкого романтика вроде Штиглица{363} или Уланда, мы видим у них то же самое, но в лучшем виде. У Толстого те же художественные категории, и они ему не удались.
Некоторые моменты «Аэлиты» очень удачны, но они просятся в отдельный роман.
«Хождение по мукам» очень значительный роман и по замыслу и по выполнению. Издана только первая часть трилогии. Следующие части не могут появиться у нас: самый стиль романа — полу-, зарубежный, и издательство под свою фирму его не может взять. Но он отнюдь не запрещен{364}. Вообще Толстой в очень хороших отношениях с властью. Трем писателям удалось остаться вне спора с эмигрантами: Белому, Горькому и Толстому. Они уживаются и с теми и с другими. Роман изобличает полную, безукоризненную серьезность без всякой тенденции.
Схема «Хождения по мукам» толстовская. В ней дается переплетение истории и семейной жизни частных людей. Но если у Льва Толстого существенна и серьезна только частная жизнь, а вся история — надстройка, то здесь равно важна и та и другая стороны. История и любовь объединяются тем, что герои становятся участниками исторических событий.
Начинается роман с описания истории Петербурга. И здесь — очень истрепанная мысль, что Петербург должен погибнуть и из него вырастет новая Россия.
Затем появляются герои. Но вначале они даются с высоты птичьего полета — на литературном вечере. И только потом шаг за шагом мы переходим к ним. Но с героями и с фабулой не все благополучно. Что станет с героями в следующих частях, предугадать нельзя. Может быть, Рощина убьют через два дня, может быть, он займет первенствующее место. Поэтому в романе нет и фабулы: автор не знает, на ком остановиться. Создается впечатление, что он не знает, кто главный герой, и выбирает то одного, то другого. Может быть, во всей трилогии это бы воспринималось по-другому.
В основе романа не жизнь рода, а жизнь одного поколения, причем в безнадежном, временном, промежуточном положении. Все герои не достигли возраста, способного пережить трагедию: самому старшему из них — Телегину — 28 лет; по греческим понятиям это мальчик. Эпическое задание нуждается в трех поколениях и нескольких семействах, пусть они и будут сплетены, как у Льва Толстого{365}.
Все участники исторических действий — не лица, а штрихи для общей картины. Уже у Льва Толстого солдатская жизнь воплощается в определенном персонаже. Здесь же даже не дается имен солдат; они не становятся самостоятельными жизнями. А для исторического задания это недостаточно: нужен хотя бы один персонаж — солдат или матрос. Детали наделяются жизнью лишь в фельетоне.
Хотя это роман исторический, но в то же время исторических деятелей здесь в сущности нет. Распутин вводится живым лишь один раз; затем дается его смерть. Николай II тоже появляется только раз, причем он не произносит ни слова, показан лишь его фамильный широкий русский жест — поглаживание усов.
Общество, по мнению Толстого, стояло вне истории. Союз с Францией и ссора с Германией были подготовлены только правительством. Во Франции даже во сне видели войну с Германией. В России же война была объявлена вдруг. Никто не знал, с кем воюют. Крестьяне говорили, что воюют с европейцем. Так что историей руководило лишь официальное правительство. Но в одном историческом моменте принимают участие все: все ждут революцию.