Том 2. Произведения 1902–1906
Шрифт:
Ребятишки второй большой группы не могут отказаться от исканий живой жизни, не могут помириться с серыми домами, с серыми улицами, с серыми лицами, с серыми человеческими отношениями, они забываются в серой будничной атмосфере. Но они не могут преодолеть замыкающую их серую обстановку, у них наследственно не хватает дееспособного начала, и они, не будучи в состоянии подавить в себе неутомимой жажды иной, яркой жизни, спасаются суррогатом ее. Детская душа начинает развиваться криво. Напряженно, в ущерб другим способностям, работает воображение. Ребятишки, сидя в комнате, скрываются в степи и лесах героев Майн-Рида, Фенимора Купера, скитаются
И эта группа в конце концов вырастает, дает юристов, врачей, пьяниц, общественных деятелей. И все это хорошие и милые люди, и они хотят и обществу и человечеству принести только одно хорошее, но они живут только воображением. В воображении они перестраивают общество на новый лад, в воображении они борются, в воображении они влюбляются, в воображении они развратничают. Способность считаться с действительностью, с фактами, способность к реальной борьбе у них атрофирована. Действительности у них нет, весь мир у них в голове.
Это несчастный народ, большей частью пессимисты-неврастеники. И они рожают таких же пессимистов-неврастеников, которые так же будут жить одной головой, воображением. И сколько их на святой Руси! И никому не приходит в голову, что еще в детстве их свихнуло лучшее, что есть в человеке, – жажда выбиться из сумерек повседневной жизни, жажда чего-то иного, яркого и светлого.
Третья категория – самая маленькая и самая замечательная. Эти детишки не выносят ярма серых будней, но и призрачные картины воображаемых приключений их не удовлетворяют. Они жаждут факта, действительности, они жаждут реальной траты детских сил. Они бегут в Америку, к бурам, на Кавказ, еще с детских лет они широко обнимают мир.
Они тоже вырастают и входят в жизнь деятельными агентами. Если они борются, они отдают жизнь в борьбе. Это люди факта, люди реальной силы. Это созидатели или разрушители. О них нельзя сказать, что это только порядочные люди.
На московской станции Московско-Киево-Воронежской железной дороги был задержан за кражу трех лопат бедно одетый мальчик. Под пальто обнаружили гимназический мундир. Мальчик оказался гимназистом третьего класса. Он захотел изучить быт босяков, бежал от родителей, пытался собирать милостыню, ему не давали, и он с голоду украл три лопаты.
Бедный мальчик! С большой вероятностью можно предположить что он принадлежит к третьей группе. А ведь третьей группы не любят, она доставляет наибольшее число исключенных.
Скандал в благородном собрании*
Московские журналисты собрались для обсуждения проекта устава предполагаемого общества писателей.
Сначала шло все чин чином: председатель, звонок, прения, страсти, взаимные колкости, но все это в более или менее парламентских формах. Редактор-издатель «Русского листка» Казецкий вкупе с «знаменитым» русским публицистом Сергеем Шараповым, поддерживаемые ратью сотрудников «Русского листка», пытались сорвать проект.
Конечно, прямо этого на собрании не говорилось, но все доводы, приводимые Казецким и его
Почему?
Казецкий и его рать требовали обсуждения проекта в целом и, по особым соображениям, закрытого голосования по поводу этого проекта.
Зачем понадобилось закрытое голосование? Расчет был простой: можно было надеяться, что против проекта с его судом чести будут голосовать не только подчиненные Казецкого, но и кое-кто из представителей других изданий, которые не посмели бы сделать этого в открытом голосовании, так как ведь и вопрос о суде чести и весь проект были принципиально одобрены. Собрание и новое обсуждение уже рассмотренного проекта и тайное голосование по этому поводу отклонило.
Взбешенный и все время говоривший дерзости и председателю и членам собрания Казецкий потерял голову и цинично бросил всему собранию оскорбительную брань.
Весь зал дрогнул от негодующих криков.
– Вон!.. вон, Казецкий!.. вон из собрания!.. Исключить… на баллотировку!..
Присные Казецкого, между которыми было несколько дам, бросились бежать. Они попали в щекотливое положение: голосовать против Казецкого нельзя – он хозяин, голосовать за – невозможно, ввиду его дикого, из ряда вон выходящего поступка. Они предпочли скрыться, а Казецкий сидел и… курил папиросу.
– Кто за исключение гражданина Казецкого из собрания – прошу встать.
Весь зал поднялся, за исключением двух.
– Гражданин Казецкий, ввиду постановления собрания, прошу вас оставить зал заседания.
Казецкий вышел.
Во всяком собрании возможен скандал, но в данном случае инцидент важен не столько сам по себе, сколько как некий показатель.
Присматриваясь ко всему, что произошло, думается, что иначе и не могло кончиться. Газета – это сотрудники. Если вы в газете встречаете определенное направление, определенную оценку вещей, так ведь это же не бумага говорит, это людиговорят. Если в газете вы встретите ни перед чем не останавливающуюся наглость, ложь, доносы, развращение читающей публики, так во всем этом не бумага повинна.
Теперь мысленно представьте себе характеристику всех московских газет, а они все были представлены, – ну и… подумайте.
Рабочих не пускают*
Я как-то писал о том, как ловко фабриканты и заводчики города Ростова-на-Дону обходят закон, повелевающий при каждой фабрике и заводе с известным числом рабочих иметь больницу. Фабриканты больницы имеют, но рабочих туда… не пускают. Рабочие и переполняют городскую больницу, что вызвало даже вмешательство администрации в лице областного врачебного инспектора.
Оказывается, ростовцы являют собой только типический случай; все российские предприниматели, во главе с железнодорожными управлениями, всячески стараются свалить дело врачебной помощи на самих рабочих. Недавно последовало весьма важное сенатское разъяснение.
Управление Риго-Орловской железной дороги под шумок стало взыскивать расходы за лечение с железнодорожных агентов, служителей и рабочих. Некоторые запротестовали, и ныне сенат разъяснил, что все находящиеся на службе железной дороги, начиная с высших агентов и кончая низшими служителями и рабочими, должны быть совершенно освобождены от всяких сборов на дело медицинской помощи, так как железнодорожные управления на свой счет должны содержать больницы.