Том 2. Проза 1912-1915
Шрифт:
Лаврик, несколько отстраняясь от поцелуев, спросил деловито:
— А что будет через неделю, когда мы вернемся?
— Через неделю? Чему же быть? Что и теперь, только мы будем счастливы.
— Нет, насчет вашего развода и г. Лаврентьева.
— Какой вы глупый! Не все ли вам равно, за кем я замужем, раз я ваша совсем. Ну, не будьте букой! Смотрите — какое солнце. Дайте — я вас поцелую в последний раз, и идите собираться. Смотрите, чтоб не заметил Орест Германович.
Лелечка опустила глаза, задумавшись.
— Он — прекрасный и большой человек! Может быть,
Глава 16
Поездка в Ригу вышла далеко не такой, как предполагали ее наши путешественники. Ехали они не вместе, так как Лаврик поехал только на следующий день, чтобы не возбуждать лишних разговоров и подозрений. Он выдумал какой-то неудачный предлог, вздорность которого при желании всегда можно было обнаружить, и поехал ночью, всю ночь не смыкая глаз и думая не столько с радостною тревогою, сколько с беспокойным удивлением о предстоящем свидании.
Поминутно начинался дождь, чередуясь с ветреными, ясными минутами, мостовые и зонтики блестели черной мокротой, и Лаврик подумал, глядя на один из дамских зонтиков, поднятый выше других: «Это, наверно, Лелечка! Она встала на цыпочки, чтобы лучше видеть, а потому подняла зонтик».
Но это была не Елена Александровна, а высокая, белокурая немка; она встретила старого, хромого господина и поехала с ним, оживленно, но как-то нерадостно говоря по-немецки.
Гостиницу Лаврик нашел скоро. Елена Александровна, несмотря на ранний час, уже встала, но кофе еще не пила, очевидно, поджидая Лаврика. Стояло две чашки и двойное количество булок и ветчинных ломтей. Из открытого окна, около которого было сделано возвышение вроде амвона, доносились голоса, какой-то мокрый стук экипажей и теплый запах листьев бульвара. Елена Александровна смотрела из окна, когда подъезжал Лаврик с своей маленькой сумочкой, без постельного белья и полотенец, но Лаврик этого не заметил, слишком занятый тем, чтобы правильнее объясняться по-немецки с швейцаром.
— Рядом номера не нашлось, обещали перевести к вечеру.
— Досадно, что идет дождь… Я так рассчитывала на эту неделю… Вы теперь отдохните, вы, наверное, не спали? К завтраку встанете… Я тоже прилягу.
— Я почему-то думал, что вы будете меня встречать… Так, конечно, гораздо лучше.
— Кушайте, кушайте, не стесняйтесь! После завтрака пойдем в старый город… Рядом стояло какое-то семейство с маленьким, а теперь будете жить вы: тоже вроде маленького.
Как ни странно, но Лаврик чувствовал себя гораздо стесненнее и более робко, нежели в Петербурге. Они даже, кажется, не поцеловались при встрече. Елена Александровна была тоже не то усталая, не то рассеянная. Очевидно, она сама сознавала это и старалась быть нежной какою-то извиняющейся нежностью.
— Ну, полно болтать! возьмите ванну и сосните часа три. Я и сама лягу… Как хорошо, милый, что вы приехали!
Она
Узкие улицы, даже середины которых были полны пешеходов, длинные палки вывесок, выступавшие почти на середину проезда, обилие старых домов, пивных подвалов и открытых кофеен — придавало несколько нерусский характер городу; но несмотря на оживление, впечатление было невеселое.
А может быть, это происходило и оттого, что дождь не переставал лить, и лишь минутами мокрые камни блестели от неожиданного солнца. Вернулись наши путники домой уже вечером, после обеда, но им казалось, что они так ходят и вместе живут уже недели три и что им больше решительно нечего делать. Елена Александровна сняла шляпу и молча села к столу, молчал и Лаврик у дверей; наконец Лелечка зажгла свет и позвонила.
— Этот противный дождь нагоняет скуку; при свете все-таки веселее. Давайте хоть чай пить.
Когда лакей ушел, подав никелированный прибор, Лаврик пересел на диван рядом с Еленой Александровной и молча обнял ее.
— Милый, милый Лаврик! — проговорила Елена Александровна не двигаясь. — Плохие мы с вами путешественники! Я уверена, что вы теперь думаете: что-то делает Орест Германович?
— Нет, я думаю совсем о другом; я думаю о вашем обещании.
— О каком?
— Когда мы… когда вы… решили, чтоб я ехал с вами, вы мне сказали, что здесь будет совсем иначе.
Елена Александровна покраснела и быстро заговорила:
— Да, да… конечно… Я помню и не отказываюсь от своих слов. Только, милый мой, не сегодня… Хорошо?
— Отчего не сегодня?
— Ну, так… я вас прошу. Не нужно быть грубым, Лаврик… Ведь вы знаете, что я вас люблю.
— Я не знаю, знаю ли я что-нибудь… Вы говорите, что вы меня любите, я, конечно, вам верю… Но как я могу быть уверен в этом?
— Не будьте, Лаврик, как все мужчины… Это так скучно.
— Я такой, как есть. Может быть, я — как все. Вы меня видели, я ни за что себя не выдавал.
— Да, я вас видела и знаю, что вы тонкий, нежный и прелестный мальчик, что у вас сложная душа… А теперь вы сами на себя выдумываете. Вы просто в дурном расположении духа, сознайтесь? Это от дождя, а завтра все пройдет.
— Нет, простите, Елена Александровна, моя любовь, мое желание вовсе не от дождя и вряд ли завтра пройдет… Я думаю, вам самим было бы это не очень желательно. Вот, может быть, ваш каприз завтра пройдет… Это другое дело.
— Каприз! Это может быть легче, очаровательнее и прекраснее каприза.
— Я не люблю, когда капризничают.
— Послушайте, Лаврик, кто вас научил так разговаривать? Вы будто уж тридцать лет как мой муж. Неужели люди хороши, покуда они влюблены, ухаживают, а как только получат то, чего хотели, так делаются все похожи друг на друга — скучными, ординарными брюзгами?
— Вы не можете судить, какой я сделаюсь, потому что, по правде сказать, я ничего от вас не получил.