Том 2. Разоренье
Шрифт:
— Как так?
— Да как же? Уж давно твоя баба расхожая, а теперь вон со вдовым с мельником связалась. От этакого дьявола как, говорит, в яму не зарыться. Зарывайся, говорит, Егор, с божьим благословением! За нас грешных похлопочи как-нибудь. А баба твоя, прямо сказать, ничего не стоит.
Сидит Егор словно бы каменный, сообразить ничего не может. «Сижу, говорит, сижу в яме, а зачем — неизвестно!» А тут, глядь, еще мужик набрел.
— Что вы тут, ребята? Ты что, Егор, куда это залез?.. Аль в медведи поступаешь? ха-ха-ха!
—
— Душу? Ну это хорошо. За нас — грешных похлопочи… Какую выкопал себе ямищу… Ловко! Право, ловко. Довольно искусно ты, братец мой, закопался. Ну а жену-то возьмешь с собой али нет?.. ха-ха-ха!
— Что орешь-то, — говорит первый мужик, — чего горланишь? Человек от всего отказался, до жены ль ему тут?
— И то правда… Ничего! Зарывайся, Егорушка, зарывайся, ничего. Зачтется… А жену твою одобряют, хвалят… ха-ха-ха! Право! Ты вот спокою не нашел, а прочие ничего — «ладно», говорят…
Тут Егор ровно бы очнулся.
— Да верно ли?
— Чего верней! — оба сказали.
— А ты думал, она тебя ждать будет, покуда ты спасаешься? — говорит балагур-то: — Ну, брат, это повременить надобно… Да!..
Стал было его первый-то мужик останавливать, что нехорошо, мол, об этом разговаривать, подвижника огорчать, а балагур все свое; под конец того заспорили; балагур и говорит:
— Как же ты свое добро позволяешь каждому обижать? Ну какой ты есть угодник? Какой ты есть человек? Разве ты хозяин своему добру? Ну, говори, хозяин ты или нет?
— Хозяин, — говорит Егор.
— Врешь! Ты вот в яме тут, а там твоим добром другой владеет… Ведь твое добро-то?
— Мое!
— Ну, так что ж ты за человек после этого? Твое или нет?
— Мое!
— И есть ты, стало быть, опосля этого дубина. Хоть ты спасаешься, хоть ты нет…
Тут уж и сам Егор сказал:
— Мое доброе!
И встал с камня. А балагур ему:
— Ты душу-то спасай, да и своего не забывай, дурак будешь… Кто свое доброе бросает, тот есть дурак, а не угодник. Я б на твоем месте не так распорядился. По мне как хошь. Сиди тут в яме, сделай милость, ей во сто раз приятнее… да!
— С кем она? — спрашивает Егор.
— А со вдовым, с мельником…
— Со стариком-то? С пьяницей?
— Да вот, со стариком. Старик, старик, а должно быть, что посерьезней тебя вышел… ха-ха-ха!.. А ты, брат, ничего — сиди тут в яме-то, сделай одолжение!
Выболтал, наболтал и ушел.
— А ведь мое доброе-то!.. — говорит Егор первому мужику.
— Обыкновенно твое.
И с этих пор засело у него в голове «мое». Оно ведь и в самом деле — так точно, — добавил Петр от себя, — только что это надо завсегда помнить, а не забывать…
— Мое, мое, мое, — говорит… — И вылез из ямы-то; ну и с этого часу все его спасение так и пошло прахом… Потому в таком деле надо делать дело правильно. Добро мое, так и поступать надо. Тут уж делать нечего, тут одно — топор, либо себе петля.
— Я тебе муж! Я тебе глава! — говорит он Авдотье…
— Это верно!
— Как же ты смеешь против меня? Против закону?
— А ты нешто соблюдаешь со мной закон-то? Ты вон душу спасаешь, нешто я тебе мешаю? А нешто имеешь обо мне попечение?
Так-то вот скажет, и выходит по совести-то верно; Егор и замолчит, потому правильно. Придет мельник, станут они с Авдотьей угощаться. Опять Егор с разговором:
— Что это за человек?
— Мой друг приятный…
— Как же ты смеешь?
— Люблю его…
— Да ведь я муж? Ты моя раба?
— Я знаю, я твоя раба… а его люблю!
И опять верно выходит, ежели, например, по совести… Или нападет на любовника.
— Ты как смеешь у меня в доме путать?
— Чем я путаю?
— Ты мне препятствуешь! Она — жена, она должна с мужем завсегда.
— И пущай; когда тебе угодно, тогда она и при тебе. (Хитрая шельма этот мельник!) А ежели тебя дома нету по целым неделям, почему ж так и с людьми не побыть бабе-то?
И опять так!.. Хочет Егор по правилу поступить — нет, опускаются руки!
И жена говорит:
— Что по закону — я всегда, я закона не нарушаю.
И точно. Стал Егор каждую ночь дома ночевать — и ничего. И Авдотья ночует… А между прочим и с мельником. «С тобой, говорит, по закону, а с ним — по сердцу». Вот это-то всего и обидней!.. Уж обидней этого ничего и нет;
И все это мельник, хитрая шельма, орудовал! «Соблюдай, говорит, закон в точности; чорт с ним! не убудет!», потому что знает Егорову совесть — знает, что ему, богомольному человеку, невозможно руку поднять… Хитрая бестия!.. Запутался Егор, стал в кабак заглядывать. Ну а как стал заглядывать в кабак, пошло еще хуже. Выпьет рюмку, охмелеет, тут его и начнут поддразнивать. Одни говорят: «Бей ее, подлую! Как она смеет? Твое доброе!» Егор прибежит домой н изобьет жену. Жена — в суд. А на суде, глядишь, сам Егор у нее прощенья просит, потому и Авдотья и любовник уж успели все наоборотку, то есть на совесть повернуть.
— За что ж ты бьешь-то, — скажут: — какой ты есть человек? Какой ты угодник? Иди душу спасай, а сюда не мешайся: ведь ты знаешь, что она мне все одно что жена настоящая; как тебе не стыдно силком заставлять? — И все такое! И так доведут дело, что видит Егор, не добром он поступил, избил жену, и отстать не может, потому мое!Оно ведь и вправду ни за что не отстанешь…
А то подбодрят его пьяного — бить любовника.
И изобьет. Опять любовник жаловаться. На суде все дело выйдет, присудят с мужем жить. «Да я и так с мужем живу!» Авдотья-то… «Живет она с тобой?» — «Живет!» говорит Егор… и сам же в дураках остается. Любовник говорит: «Хотя он меня и обидел, но я его прощаю за его богоугождение».