Том 24. Статьи, речи, приветствия 1907-1928
Шрифт:
Но вот какие мысли возбуждают его рассказы: лет пятьдесят почти все русские писатели усиленно и чувствительно изображали русского мужика как существо особого типа, которое прежде всего жаждет «божьей правды», а затем земли. Писали как о пьянице «с горя и с радости», о драчуне, для которого убить человека — пустое дело, а также как о «богоносце», призванном спасти мир неисчерпаемой силой веры в торжество правды. Жизнь деревни писатели рисовали мягкими, светлыми красками, искренно и громко восхищаясь простотою деревенского быта; указывали, что в этой простоте таится великая мудрость, что из деревни снизойдёт на город ясный свет истины. Говорили даже о «святости» деревенской жизни,
Особенно восхвалял мудрость деревенской жизни и детски ясную простоту мужицкой души великий Л.Н. Толстой; подражая его убедительному голосу, так же говорили ещё многие, например, Эртель и другие, менее значительные писатели смешанного толстовско-народнического направления; они убеждали читателя в правильности своих взглядов на деревню не качеством сладчайших рассказов о ней, а количеством их; для этой группы писателей деревня была идолом, которому они искренно и непрерывно служили торжественную литургию умиления, восхищения и сострадания.
В этом хоре славословий тонула даже предостерегающая речь великолепного наблюдателя деревенской жизни и великого умника Глеба Успенского; но всё-таки, благодаря его влиянию, а также силе идей социал-демократии, отношение к мужику и деревне постепенно изменяется, переходя в начале девяностых годов в более критическое и вдумчивое отношение. Это отношение было встречено публикой и журналистикой не очень приветливо, ибо трудно поколебать устойчивость привычных взглядов и настроений идолопоклоннических.
В художественной литературе первый сказал о мужике новое и веское слово В.Г.Короленко в рассказе «Река играет», затем А.П.Чехов написал один за другим три замечательных рассказа: «Мужики», «Новая дача» и «В овраге», — его рассказы были приняты народнически верующей публикой враждебно, как хула на мужиков. Но вслед за Чеховым ещё более определённо отрицательно начал писать о деревне И.А.Бунин; его отношение к ней и к мужику особенно сурово в рассказах «Ночной разговор», «Сто восемь», «Захар Воробьёв» и в большой повести «Деревня».
Всего красноречивее и убедительнее в пользу правдивости и верности наблюдений Бунина и Чехова над жизнью деревни говорит сама деревня устами писателей-мужиков: подмосковного мужика Семёна Павловича Подъячева и орловского — Ивана Егоровича Вольнова, в книге которого «Юность» деревня окрашена ещё более мрачными красками, чем краски Бунина и Чехова.
Подъячеву и Вольнову надо верить: они сами деревенские люди, оба живут жизнью деревни и не могут не знать, не чувствовать её.
Тут возникает вопрос: почему же писатели-мужики так резко разошлись с Л.Н.Толстым и народниками в оценке деревни?
Несомненно, в деревне много грустной поэзии, она и увлекает нас по пути к ошибкам чувствительности, но неизмеримо значительнее и по существу и по объему проза деревни, её всё ещё животно-эпическая проза. Деревенские идиллии, которые так восхищали и умиляли «народников» всех толков и направлений, слишком мало заметны в сплошной драме будничной жизни крестьянина.
Косность деревни может быть побеждена только крупной промышленностью. Нужно создать чудовищное количество сельскохозяйственных машин, — только они убедят мужика, что собственность — цепь, которой он скован, как зверь, что она духовно не выгодна ему, что неразумный труд — не продуктивен и что только дисциплинированный наукой,
Беспощадно изображая слепоту и глухоту русской деревни, Подъячев никогда не забывал, что пишет он о людях, хотя весьма «чёрненьких», но о людях, из среды которых, несмотря на звериные условия её быта, всё чаще являются Чаплыгины, Есенины, Клюевы, Иваны Вольновы и т. д.
Не помню, кто писал — и написано ли? — о том, как мужик любит и ревнует, как он слагает песни от горя и печали своей жизни и вообще каков он внутри самого себя. Насколько я помню, Семён Подъячев первый очень просто и страшно показал в своём рассказе «Зло», как мужик ревнует жену. Пробовал показать это А. Эртель (в рассказе «Две пары»), но, делая это лишь для того, чтобы уличить господ в духовной импотенции, он пересластил деревенского парня и девицу в такой мере, что получились не люди, а тульские пряники.
Когда я познакомился с С.П. Подъячевым, я увидел в нём одного из тех талантливых русских людей, которых я на путях моих встречал десятками. Много талантливых русских людей, как известно, погибает в бессмысленной каторге труда, в кабаках и трущобах, и немало среди них таких, которые гибнут лишь потому, что им лень сделать усилие для того, чтобы выкарабкаться из адовой жизни.
У Семёна Павловича Подъячева тоже были все условия для того, чтобы погибнуть. Но он выдержал суровый экзамен на крупного и полезного стране своей человека и рассказал нам о жизни деревенской много такого, чего другие не могли рассказать. Его имя останется в истории русской литературы как имя человека, изобразившего деревню во всей её жути, которая — надо верить — скоро и навсегда издохнет. Читая его книги, современная молодёжь не оглянется назад с тем сожалением, с каким старики шестидесятых — семидесятых годов оглядывались на крепостное право, а старики наших дней вспоминают житьишко до революции. Книги Подъячева возбуждают ненависть к прошлому, а в прививке этой оздоровляющей ненависти нуждается гораздо большее число людей деревни и города, чем думают оптимисты.
Семён Павлович Подъячев — русский писатель, правдивый и бесстрашный друг людей; он вполне достоин, чтобы его читали вдумчиво и много.
И.В. Вольнов. Юность. Повесть.
Изд. «Земля и фабрика» (ЗИФ), 1926 г.
Цена 1 руб. 10 коп.
Предисловие [к книге Л.-П. Локнера «Генри Форд и его «Корабль мира»]
Перед нами книга, повествующая о человеке необыкновенном, о дон-Кихоте Соединённых Штатов. В страшные дни мерзкой войны он один из первых заговорил о мире — словами вескими и жизненными. Правда, эта причуда скудоумного мудреца, заранее обречённая на неудачу, кончилась тем, что Форд стал фабриковать средства для уничтожения людей.
Л.-П. Локнер расскажет о том, как и почему этот проповедник мира превратился в орудие истребления человечества. Я же воспользуюсь случаем и, руководимый всё ещё бессмертной верой в разум человеческий, попытаюсь обратиться к читателю с несколькими словами о приближающемся грозном бедствии. Сделаю это в надежде, что не перевелись ещё люди, сохранившие живое чувство ответственности перед историей и потомством.
Книга Локнера, при прочих её достоинствах, хороша уже тем, что она своевременна, как своевременна всякая умная и честная попытка обуздать расходившуюся стихию глупости или иные животные проявления человека.