Том 29. Так велела царица Царский гнев Юркин хуторок
Шрифт:
Красный, взволнованный Фридрих Адольфович, не на шутку рассерженный неожиданным появлением незваного гостя, стал изо всех сил гнать злополучного теленка со сцены, а тот, думая, что с ним играют, скакал такими уморительными прыжками, убегая от своего преследователя, что чуть не уморил детей со смеха.
Наконец теленка убрали, к общему благополучию; дети заняли свои места и занавес снова
На этот раз Сережа изображал маленького нищего, заблудившегося в лесу, а над ним стоял в белой одежде, с крыльями за спиною, его ангел-хранитель — Бобка.
Это было такое трогательно-прелестное зрелище, что публика мигом забыла свой недавний хохот и приключение с теленком. Зрители, казалось, были растроганы до слез. Бобка со своими рыженькими кудельками, с поднятым к небу милым личиком, действительно как нельзя более, всем своим внешним видом походил на маленького ангела.
Бобка старался не двигаться и стоял как вкопанный. Ему было приятно сознавать, что на него обращены взоры зрителей, что им любуются, что он очень мил в эту минуту.
И вдруг до ушей мальчика донесся нежный, милый голосок, воскликнувший с восторгом:
— Милый мой Боби! Дорогой Боби! Как ему идет этот костюм! Он настоящий маленький ангел!
Что возглас этот принадлежал Лидочке, Бобка не сомневался, но каким образом могла Лидочка видеть его, Бобку, в его костюме маленького ангела, этого уже мальчик понять не мог. Он быстро взглянул в ту сторону, где сидела слепая, и… даже дыхание захватило от волнения и неожиданности в груди ребенка.
Прелестные, кроткие глаза Лидочки, с самой восторженной радостью, поблескивая слезами, смотрели на него прямо в упор, смотрели так ясно, светло и определенно, как не могли бы смотреть слепые, незрячие глаза. И в одно мгновение Бобка сообразил и понял все. Сомнений не было: Лидочка прозрела! Лидочка не слепая больше. Ей вернули зрение в губернском городе!
И в одну секунду мальчик с громким радостным криком бросился в публику, расстроив картину, и, путаясь в своей длинной белой рубашонке, кинулся к сестре и замер в ее объятиях.
Остальные дети последовали его примеру. В одну минуту окружили они Лидочку, целовали ее наперерыв, закидывали вопросами. Но Лидочка ничего не могла отвечать от волнения, она только с восторгом вглядывалась в дорогие ей личики братьев, осыпая их горячими, нежными поцелуями. Вместо нее Юрий Денисович решил рассказать сыновьям о новом радостном событии.
— Да, дети, Лидочка не слепая больше, — начал Юрий Денисович глубоко растроганным, счастливым голосом, — она прозрела с Божией помощью, Господь послал своего доброго ангела спасти ее от слепоты. Князь Виталий, по приезде нашем в город, после трудной, серьезной операции вернул зрение вашей сестрице. Поблагодарите же его хорошенько, дети. Он добрый волшебник нашей семьи. Он избавил нас от большого несчастья.
Едва Юрий Денисович успел произнести последние слова, как мальчики в одну минуту окружили князя. Бобка вскарабкался к нему на колени и буквально душил поцелуями. Его старшие братья жали руки молодого доктора и со слезами на глазах называли его спасителем Лидочки.
Но князь Виталий отклонил от себя все эти благодарности.
— Вы ошибаетесь, друзья мои, — сказал он, — если считаете добрым волшебником
И дети разом поняли, о ком говорил князь Виталий.
Добрый маленький человечек, скромно приютившийся тут же в сторонке, молча улыбался издалека.
Что-то кольнуло прямо в сердце Юрика при виде этого милого, кроткого лица, этой чудной, ласковой улыбки.
"А мы-то смеялись над ним! — вихрем пронеслось в его головке. — Мы смеялись над ним, а он… он… добрый, чудный, великодушный, чем он отплатил за все обиды…"
И с брызнувшими из глаз слезами он бросился на шею толстенького маленького человечка, сделавшего такое доброе дело и, обливая слезами его лицо и руки, шептал:
— О, как я люблю вас, мой милый, добрый Фридрих Адольфович!
Быстро, как сон, пролетело лето. Сколько веселого, грустного, доброго и хорошего пришлось пережить детям Волгиным в это первое лето на их новом хуторке!
В день отъезда — чудный, ясный августовский день — вся хуторская семья с Дмитрием Ивановичем и Маей, пришедшими проводить Волгиных, и князем Виталием, их попутчиком до губернского города (князь в этот день уезжал за границу), сидели в последний раз за завтраком на террасе.
— Прощай, милый хуторок! — прошептал Сережа, оглядывая грустными глазами сад, поля и ближние пристройки усадьбы.
— Прощай до будущего лета! — вторил брату Юрик.
— Папа! Папа! А как же мы назовем его, наш хуторок? — неожиданно обратился с вопросом к отцу Бобка.
— Правда, правда! — подхватили хором остальные дети. — Ведь у него нет названия, у нашего хуторка!
— Нет, друзья мои! Я давно подыскал ему название, — произнес с значительной улыбкой Юрий Денисович, — название в честь его спасителя: нам надо твердо помнить, что кто-то, рискуя жизнью, спас от пожара ваш хуторок. Не правда ли?
— Да! Да! — горячо подхватили дети. — Ты прав, конечно! Юрка спас хуторок, пусть хуторок и будет называться его именем — Юркин хуторок! Юркин хуторок! Ах, как это звучит славно и красиво!
Юрка не проронил ни слова. Весь красный от смущения, он только горячо обнял отца.
— Как мне будет скучно без вас! — проговорила Мая, печально взглядывая на своих отъезжающих друзей.
— Мы приедем весною снова, не грусти, фея Мая! — утешали ее мальчики.
— Почему вас называют феей, милое дитя? — вмешался в разговор князь Виталий.