Том 3. Басни, стихотворения, письма

Крылов Иван Андреевич

   Невежи судят точно так: В чем толку не поймут, то всё у них пустяк.

Крестьянин и работник

  Когда у нас беда над головой,    То рады мы тому молиться,    Кто вздумает за нас вступиться;    Но только с плеч беда долой, То избавителю от нас же часто худо:    Все взапуски его ценят,   И если он у нас не виноват,      Так это чудо!    Старик-Крестьянин с Батраком     Шел, под-вечер, леском    Домой, в деревню, с сенокосу, И повстречали вдруг медведя носом к носу.    Крестьянин ахнуть не успел,    Как на него медведь насел. Подмял Крестьянина, ворочает, ломает, И, где б его почать, лишь место выбирает:    Конец приходит старику.   «Степанушка родной, не выдай,

милой!» Из-под медведя он взмолился Батраку. Вот, новый Геркулес, со всей собравшись силой,     Что только было в нем,   Отнес полчерепа медведю топором И брюхо проколол ему железной вилой.   Медведь взревел и замертво упал:     Медведь мой издыхает.    Прошла беда; Крестьянин встал,    И он же Батрака ругает.    Опешил бедный мой Степан. «Помилуй», говорит: «за что?» — «За что, болван!    Чему обрадовался сдуру?    Знай колет: всю испортил шкуру!»

Обоз

    С горшками шел Обоз,   И надобно с крутой горы спускаться. Вот, на горе других оставя дожидаться, Хозяин стал сводить легонько первый воз. Конь добрый на крестце почти его понес,    Катиться возу не давая;    А лошадь сверху, молодая. Ругает бедного коня за каждый шаг:    «Ай, конь хваленый, то́-то диво!    Смотрите: лепится, как рак; Вот чуть не зацепил за камень; косо! криво!    Смелее! Вот толчок опять.    А тут бы влево лишь принять.   Какой осел! Добро бы было в гору,     Или в ночную пору;    А то и под-гору, и днём!    Смотреть, так выйдешь из терпенья! Уж воду бы таскал, коль нет в тебе уменья!    Гляди-тко нас, как мы махнем!    Не бойсь, минуты не потратим,   И возик свой мы не свезем, а скатим!» Тут, выгнувши хребет и понатужа грудь,   Тронулася лошадка с возом в путь; Но только под-гору она перевалилась, Воз начал напирать, телега раскатилась; Коня толкает взад, коня кидает вбок;   Пустился конь со всех четырех ног       На-славу;   По камням, рытвинам, пошли толчки,       Скачки,   Левей, левей, и с возом — бух в канаву!    Прощай, хозяйские горшки! Как в людях многие имеют слабость ту же:   Всё кажется в другом ошибкой нам:    А примешься за дело сам,    Так напроказишь вдвое хуже.

Вороненок

      Орел   Из-под небес на стадо налетел     И выхватил ягненка, А во́рон молодой вблизи на то смотрел.    Взманило это Вороненка, Да только думает он так: «Уж брать, так брать,    А то и когти что́ марать! Бывают и орлы, как видно, плоховаты.    Ну, только ль в стаде что́ ягняты?     Вот я как захочу      Да налечу, Так царский подлинно кусочек подхвачу!»    Тут Ворон поднялся над стадом,    Окинул стадо жадным взглядом: Из множества ягнят, баранов и овец Высматривал, сличал и выбрал, наконец,     Барана, да какого?    Прежирного, прематерого, Который доброму б и волку был в подъем.    Изладясь, на него спустился   И в шерсть ему, что силы есть, вцепился. Тогда-то он узнал, что добычь не по нем. Что хуже и всего, так на баране том    Тулуп такой был прекосматый,    Густой, всклокоченный, хохлатый, Что из него когтей не вытеребил вон     Затейник наш крылатый, И кончил подвиг тем, что сам попал в полон. С барана пастухи его чинненько сняли;    А чтобы он не мог летать,    Ему все крылья окарнали    И детям отдали играть. Нередко у людей то ж самое бывает,      Коль мелкий плут    Большому плуту подражает: Что́ сходит с рук ворам, за то воришек бьют.

Слон на воеводстве

    Кто знатен и силен,      Да не умен, Так худо, ежели и с добрым сердцем он. На воеводство был в лесу посажен Слон. Хоть, кажется, слонов и умная порода,   Однако же в семье не без урода:      Наш Воевода      В родню был толст,     Да не в родню был прост;   А с умыслу он мухи не обидит.    Вот добрый Воевода видит:   Вступило от овец прошение в Приказ: «Что волки-де совсем сдирают кожу с нас». «О, плуты!» Слон кричит: «какое преступленье!    Кто грабить дал вам позволенье?» А волки говорят: «Помилуй, наш отец!    Не ты ль нам к зи́ме на тулупы Позволил легонький оброк собрать с овец?   А что они кричат,

так овцы глупы: Всего-то придет с них с сестры по шкурке снять;    Да и того им жаль отдать».—   «Ну то́-то ж», говорит им Слон: «смотрите!   Неправды я не потерплю ни в ком.    По шкурке, так и быть, возьмите;   А больше их не троньте волоском».

Осел и соловей

   Осел увидел Соловья И говорит ему: «Послушай-ка, дружище! Ты, сказывают, петь великий мастерище:     Хотел бы очень я   Сам посудить, твое услышав пенье,   Велико ль подлинно твое уменье?» Тут Соловей являть свое искусство стал:     Защелкал, засвистал На тысячу ладов, тянул, переливался;    То нежно он ослабевал И томной вдалеке свирелью отдавался, То мелкой дробью вдруг по роще рассыпался.     Внимало всё тогда    Любимцу и певцу Авроры; Затихли ветерки, замолкли птичек хоры,     И прилегли стада.   Чуть-чуть дыша, пастух им любовался     И только иногда, Внимая Соловью, пастушке улыбался. Скончал певец. Осел, уставясь в землю лбом,   «Изрядно», говорит: «сказать неложно,    Тебя без скуки слушать можно;     А жаль, что незнаком     Ты с нашим петухом:    Еще б ты боле навострился, Когда бы у него немножко поучился». Услыша суд такой, мой бедный Соловей Вспорхнул и — полетел за тридевять полей. Избави, бог, и нас от этаких судей.

Книга третья

Откупщик и сапожник

Богатый Откупщик в хоромах пышных жил,     Ел сладко, вкусно пил;   По всякий день давал пиры, банкеты,    Сокровищ у него нет сметы. В дому сластей и вин, чего ни пожелай:    Всего с избытком, через край. И, словом, кажется, в его хоромах рай.    Одним лишь Откупщик страдает,     Что он не досыпает.   Уж божьего ль боится он суда,    Иль, просто, трусит разориться: Да только всё ему не крепко как-то спится.    А сверх того, хоть иногда Он вздремлет на заре, так новая беда:    Бог дал ему певца, соседа. С ним из окна в окно жил в хижине бедняк Сапожник, но такой певун и весельчак,   Что с утренней зари и до обеда, С обеда до́-ночи безумолку поет И богачу заснуть никак он не дает.    Как быть, и как с соседом сладить,    Чтоб от пенья его отвадить?    Велеть молчать: так власти нет;    Просил: так просьба не берет. Придумал, наконец, и за соседом шлет.      Пришел сосед.    «Приятель дорогой, здорово!» —   «Челом вам бьем за ласковое слово».— «Ну, что, брат, каково делишки, Клим, идут?» (В ком нужда, уж того мы знаем, как зовут.) —    «Делишки, барин? Да, не худо!» — «Так от того-то ты так весел, так поешь?    Ты, стало, счастливо живешь?» —   «На бога грех роптать, и что ж за чудо?   Работою завален я всегда; Хозяйка у меня добра и молода: А с доброю женой, кто этого не знает,    Живется как-то веселей».— «И деньги есть?» — «Ну, нет, хоть лишних не бывает,    Зато нет лишних и затей».— «Итак, мой друг, ты быть богаче не желаешь?» —    «Я этого не говорю; Хоть бога и за то, что́ есть, благодарю;     Но сам ты, барин, знаешь,    Что человек, пока живет, Всё хочет более: таков уж здешний свет. Я чай, ведь и тебе твоих сокровищ мало;   И мне бы быть богатей не мешало».—    «Ты дело говоришь, дружок: Хоть при богатстве нам есть также неприятства,   Хоть говорят, что бедность не порок, Но всё уж коль терпеть, так лучше от богатства. Возьми же: вот тебе рублевиков мешок:    Ты мне за правду полюбился. Поди: дай бог, чтоб ты с моей руки разжился. Смотри, лишь промотать сих денег не моги,    И к ну́жде их ты береги!    Пять сот рублей тут верным счетом.     Прощай!» Сапожник мой,    Схватя мешок, скорей домой      Не бе́гом, лётом;    Примчал гостинец под полой;    И той же ночи в подземелье   Зарыл мешок — и с ним свое веселье! Не только песен нет, куда девался сон    (Узнал бессонницу и он!); Всё подозрительно, и всё его тревожит:    Чуть ночью кошка заскребет, Ему уж кажется, что вор к нему идет: Похолодеет весь, и ухо он приложит, Ну, словом, жизнь пошла, хоть кинуться в реку.     Сапожник бился, бился    И наконец за ум хватился:    Бежит с мешком к Откупщику   И говорит: «Спасибо на приятстве;   Вот твой мешок, возьми его назад:   Я до него не знал, как худо спят.    Живи ты при своем богатстве:    А мне, за песни и за сон,    Не надобен ни миллион».