Том 3. Московский чудак. Москва под ударом
Шрифт:
Разговоры с женою привык называть он заметками:
— Это заметки мои на полях, так сказать, — говорил он, бывало, за завтраком, кокая яйца и их выливая в стакан.
А теперь обрывала она разговоры его, будто что-то тая; и поля неразрезанной книги глупейше пустели: Никита Васильевич робко косился; вполне упирался в квадратное это молчанье, ворча про себя:
— Запертой комод с ценностями. Ключ — закинут.
Молчала зловеще и едко сверлила глазами.
Давно подбиралась она к его ящику с письмами; тщательно заперт был он много лет; удивлялась, что — заперт; все прочее — было открыто ей; знала, где что; приводила в порядок бумаги его; в этом ящике вот — замечанья, наброски при чтенье Мюссе [38] , афоризмы о Чосере [39] ; в том же — конспект курса лекций и папка с приветствиями разным
38
МюссеАльфред де (1810–1857) — знаменитый французский писатель, поэт, драматург.
39
ЧосерДжефри (1340–1400) — английский поэт.
40
ФрансАнатоль (1844–1924) — французский писатель.
41
УэллсГерберт Джордж (1866–1946) — английский писатель, общественный деятель.
42
ПольБуайе — профессор русской словесности в Париже.
Ни разу его не оставил открытым.
И крепли сомненья в ней, боли; годами они притаились под стеклами синих очков; но — крепились; теперь они встали: пророслою злобой.
4
Никита Васильевич сидел, перекутав колени вигоневым пледом: строчил свой «эссе», подложив под себя неуклюжую ногу, мотаясь пенснейною лентою и веей волос; надувался, чтоб выпустить воздух над строчками фразы; ее перечел, зачеркнул; и, откинув вигоневый плед, он по вздошью похлопал себя, попривстал, — потоптался ногами по коврику; засеменил каракатицей в угол, к плевальнице: сплюнуть.
И — сплюнул.
Во всей обстановке, его окружающей, нюхалось затхлое что-то.
Здесь ветрили форточки; синий скрипел вентилятор, и денно, и нощно; но выветрить припаха все не могли; и дохлятиной сладкой воняло чуть-чуть, — не то трупом, не то мятным пряником.
Грустно оглядывал — то же; все то же!
Большой кабинетище с окнами в крапчатых шторках, со стенами в крапчатых, чуть желтоватых обоях; повсюду — крап черный; и — черные кресла; на них — полосатого канифаса чехлы, — желто-красные, мятые, с чуть темноватыми пятнами, — след от голов, прижимавшихся к спиночкам (головы мылись не часто в профессорском круге); шкафы, счетом пять, с завитыми, резными колонками красного дерева распространяли отчетливо запахи старой рояли.
И — бюсты: Мольера, Грановского [43] , Ибсена.
Что еще?
Крокус болезненный, не поливаемый Анною Павловной нынче; сидела в шезлонге у окна; здесь, отсюда она изучала годами в окне изузорины фриза: дантиклы столбов розоватого дома напротив.
Никита Васильевич уселся писать, провисая пенснейною лентою и выводя расцарапочки, напоминающие паучиные лапки; себя, откровенно сказать, преужасно он чувствовал в мыслях: не дома; устроился, как в меблированных комнатах, в них; в той — сегодня; в той — завтра; он сам сознавал как-то глухо (почти в подсознаньи): тома его — просто гостиница; ряд коридоров с дверями, ведущими в комнаты; эта — Кареева [44] ; эта — Грановского; Джаншиев, Гольцев [45] , Якушкин [46] , Мачтет [47] , Алексей Веселовский [48] имели еще свои комнаты; он же имел — только собственный сор; поживет и уйдет, насорив.
43
ГрановскийТимофей Николаевич (1813–1855) — русский ученый и общественный деятель, профессор всеобщей истории в Московском университете.
44
КареевНиколай
45
ГольцевВиктор Александрович (1850–1906) — русский журналист, публицист, критик, редактор журнала «Русская мысль».
46
ЯкушкинИван Дмитриевич (1793–1857) — декабрист, видный член Северного общества, материалист и атеист.
47
МачтетГригорий Александрович 1852–1901) — русский писатель.
48
ВеселовскийАлексей Николаевич (1843–1918) — русский историк литературы.
Тут он встал.
И, разгуливая бурмотуном разволосым, себе самому дирижировал ручкой пера: над листом расцарапок; был в бархатной, черной, просторной толстовке, весьма оттенявшей седины его.
— Так поднимем же, — он бормотал сам с собой, — фу-фуфу… свои головы…
— Выше…
— И с поднятым гордо челом…
— Фу, фуфу…
— Понесем нашу скорбь.
Сочинял он фразистости.
— Что вы бормочете там? — из шезлонга вопросила его Анна Павловна.
Нехотя так отозвался:
— Пишу… сочиняю…
— И — ну? — усмехнулась она.
Положила на стол пред собою два синих суровых очка; и глазенки, ученые, строгие, пристальным проискром выбежали из-за нервных приморгов.
— Пишу, — расправлял он клокастый мотальник («мотальником» старым она называла седины его), — что в пространствах российских охватывает беспредельность и веет надеждой на лучшее будущее; так подымем же — я говорю — свои головы выше, — прочел он последнюю фразу, — и с гордым челом понесем…
Тут брошюрное мнение он положил пред собой.
— Это ж мненье не ваше…
— Как так?
— Да Брандес [49] его высказал.
Рот разорвавши, ударилась в п'aзевни.
Он ухватился за выжелчень уса, весьма недовольный ее замечаньем; смолчал; но во рту ощутилась безвкусица: задребеденилось как-то; он сам понимал: ничего, ничего не создал, четверть века хвалясь, что схватил он быка за рога, что медведя поймал:
— Дай его!
49
БрандесЭдвард Карл (1847–1931) — датский драматург
— Не идет.
— Сам иди!
— Не пускает.
Никиту Васильевича Джаншиев, Гольцев, Кареев, Якушкин поймали, пока он кричал из журналов, что справился с ними; поверили; даже писали об этом; писали о нем в иностранных журналах: Леже [50] , де-Вогюэ [51] и Буайе; но он мыслил двенадцатиперстной кишкой, а не мозгом; продукт межвременья — цедил свои мысли часами — по каплям: мензурку.
И их разводил просто бочками фраз.
50
Леже— профессор русской словесности в Париже.
51
ВогюэМелькиор де (1848–1910) — французский писатель и критик, автор работ о русской литературе.
Он уткнулся в статью и казался себе самому страстотерпцем; пыхтел; вот, украдкой взглянув на часы, он решил, что — пора; неожиданно засеменил каракатицей, чтобы покинуть пропахлую комнату.
— Что вы? Куда вы?
И — капнула шпилькою.
— На заседание.
Едко скривилась:
— Оно не сегодня, а в пятницу.
Тут лишь заметивши, что позабыл он футляр от пенсне, он вернулся к столу, чтоб увидеть, как всем подбородком, вдавившимся в шею, ему показала второй подбородок; ведь — ужас: глядели очки — не глаза; два громадных, почти черно-синих очка стекленело без всякого выраженья.
Что было под ними?
— Не это, а то заседанье.
Она усмехнулась: обидно, жестоко и мстительно:
— Знаю, какие у вас заседанья… Быть может, с Агашею вы заседаете там…
Не оспаривал этот смешочек, но око — загасло; и, сжав кулаковину, снова разжал: поклокочить повисшее грустно кудло (с него перхоти сыпались); и провопив двумя оками, каратышом потащился вторично к плевальнице: сплюнуть.
И — сплюнул.
— Какая Агаша! Агаша — служила; и все тут.