Том 3. Повести, рассказы и пьесы 1908-1910
Шрифт:
— Вы слышите?
— Чувствуется, как падают сотни людей.
— Тысячи!
— Она в бешенстве!
— Смерть! Смерть!
Вдруг сразу наступает мертвая тишина, которая почти оглушает своей резкой неожиданностью. Умолкает колокол. Всхрипывает еще раз и умолкает рог. Мертвая тишина. Ярко горит электричество. Все застыли на своих местах и вопросительно, с тревогою переглядываются. На лестнице движение. Тяжелые, медленные шаги.
— Что это?
Входит
— Что это? Что с ним?
Царь Голод (поднимает голову с незрячими, точно ослепшими глазами и говорит тихо). Кончено. Они все — внизу лежат. И не поднимутся больше. И я снова — ваш — лакей.
Музыка играет торжественный победный марш.
Опускается занавес.
Картина пятая
Поражение голодных и ужас победителей
Вечерняя кровавая заря. Все небо снизу доверху в молчаливом, бесшумном красном огне — точно залито оно густою темнеющею кровью. И земля со всем, что находится на ней, кажется почти черною. Пустынная, бесплодная местность: ни дерева, ни кустика, ни одного высокого силуэта. Плоско — только посередине, ближе к левому краю, довольно высокий неровный бугорок и на нем большая, длинная, старая пушка на высоких колесах. Опершись на пушку в профиль, лицом туда, куда обращено ее жерло, неподвижно возвышается Царь Голод.
Перед жерлом пушки, теряясь в густых сумерках, лежат трупы убитых. Это голодные. И смутно рисуется над мертвым полем острый силуэт Смерти. Она стоит неподвижно — будто караулит. Позади пушки, на некотором расстоянии, Победители — это те, что в качестве Зрителей являются на суде и потом, в ночь великого бунта, присутствовали в богатой зале. Темными силуэтами тихо проходят. Некоторые группами, прижавшись друг к другу, стоят; их фигуры отчетливо рисуются на фоне заката.
В невольном почтении к Смерти разговаривают тихо, сдержанными голосами. И на все бросает свои отсветы багровеющее небо.
— Как темно!
— И заря такая красивая. Точно море огня или крови.
— Завтра будет ветер.
— Осторожнее, подбирайте платье, здесь кровь.
— Ах, да! Благодарю вас. (Осторожно обходит темное пятно, подобрав юбки.)
— И какая тишина.
— Да — ни шороха.
— Это всегда бывает там, где много мертвых.
— Нет ничего тише мертвого человека.
— Сколько их там
— Много. Много.
— Да. Достаточно для этого раза. Если и это их не научит…
— И как спокойны!
— Как тихи!
— Точно дети в колыбельке.
— А как кричали! Вы помните эти ужасные крики и вой?
— Как требовали!
Тихий смех. И негромкий, но властный голос Девушки в черном:
— Не издевайтесь над павшими.
— Это опять она.
— Девушка в черном.
— Она становится невозможна.
— Чего ей надо?
— Они умерли храбро.
— Опять она.
— Ее надо посадить в сумасшедший дом.
— Не стоит. Не нужно быть жестокими. Сейчас она ничему не мешает.
— Пусть говорит.
— Пусть послушают ее мертвые. Им так приятно слышать это.
Быстрый тихий смех.
— Они умерли храбро.
Молчание. Темными силуэтами тихо проходят.
— Осторожнее! Здесь кровь.
Молчание.
— Вы видели их вблизи?
— Да. Сегодня утром мы были здесь с инженером. Он очень доволен действием своих снарядов.
— Какая тишина!
— Осторожнее, здесь опять кровь.
— Да, я вижу. Когда все это уберут!
— Да, необходимо поскорее. Опасно оставлять столько трупов.
— Разве они поднимутся?
Тихий смех, и снова голос Девушки:
— Не издевайтесь над павшими!
Молчание.
— Она скоро охрипнет, повторяя одно и то же. Скажите, вы не были сегодня на мертвом поле, когда пелись торжественные гимны пушке?
— О да. Я была с мамой. Это было так торжественно. Мы все плакали. Кто сочинил слова молитвы, вы не знаете? Они так прекрасны.
— Говорят, аббат.
— Нет, это неправда. Их сочинил в восторге сам народ.
— Было так трогательно, когда матери подносили к пушке маленьких детей и заставляли целовать ее. Нежные детские ручки, доверчиво обнимающие это медное чудовище, — как это трогательно!
— Как прекрасно! Я мужчина — но я плакал.
— Все плакали.
— Махали платками. Кричали.
— А флаги развевались!
— И солнце вышло из-за туч и осветило нас.
— Только нас.
— Да — эти все время оставались в тени. Солнце не захотело взглянуть на них.