Том 3. Стихотворения, 11972-1977

Слуцкий Борис Абрамович

«В графе „преступленье“ — епископ…»

В графе «преступленье» — епископ. В графе «преступление» — поп. И вся — многотысячным списком — профессия в лагерь идет. За муки, за эти стигматы, религия, снова живи. И снова святые все святы. Все Спасы — опять — на крови.

«Неверующее государство…»

Неверующее государство верило в чох, в сон, в метафору: пастырь — паства и в моральный закон, в теории прошлого века, славящие прогресс, и к культу человека испытывало

интерес. О, если б убавить веры у атеистов тех. О, если бы знали меру своих фетишистских утех. О, если б добавить сомненья в собранья, газеты, кино. О, если б разные мненья высказывать было дано.

ХВАЛА ВЫМЫСЛУ

В этой повести ни одного, ни единого правды слова. А могло это статься? Могло — утверждаю торжественно снова. Вероятья достигнуть легко с помощью фотоаппарата. Но в барокко и рококо уведут баллада, шарада. Там журчит золотистый ручей. Там же пишут прерафаэлиты поколенный портрет Аэлиты с генуэзским разрезом очей. Достоверностью мир утомлен, ищет страусовые перья, раздобыть которые он может с помощью легковерья. Ищет логики сна. Таблицы умножения мифа и сна. Знает: где-то по-прежнему длится сказка. Ну хотя бы одна.

«Вырабатывалась мораль…»

Вырабатывалась мораль в том же самом цеху: ширпотреба, — и какая далекая даль пролегала от цеха до неба! Вырабатывалась она, словно кофточка: очень быстро, словно новый букет вина по приказу того же министра. Как вино: прокисла уже, словно кофточка: проносилась, и на очередном рубеже ту мораль вывозят на силос,

«Вдох и выдох…»

Вдох и выдох. Выдохов больше оказалось, чем вдохов. Вот и выдохлись понемногу. В результате этой зарядки разрядились. Приседания, и подскоки, и топтопы, и «заложите ваши руки за вашу шею» или «сделайте шаг на месте». Шаг на месте давно сменился шагназадом, обратным, попятным. Регулярные вдох и выдох обернулись вульгарной одышкой.

«Хвалить или молчать!..»

Хвалить или молчать! Ругать ни в коем разе. Хвалить через печать, похваливать в приказе, хвалить в кругу семьи, знакомому и другу, повесить орден и пожать душевно руку. Отметить, поощрить, заметить об удачах. При этом заострить вниманье на задачах, на нерешенном, на какой-нибудь детали. Такие времена — хвалебные — настали.

«Государственных денег не жалко…»

Государственных денег не жалко, слово чести для вас не звучит до тех пор, пока толстою палкой государство на вас не стучит. Вас немало еще, многовато невнимающих речи живой. Впрочем, палки одной, суковатой, толстой, хватит на всех вас с лихвой. В

переводе на более поздний, на сегодняшний, что ли, язык так Иван Васильевич Грозный упрекать своих ближних привык. Так же Петр Алексеич Великий упрекать своих ближних привык, разгоняя боярские клики под историков радостный крик. Что там пробовать метод учета, и контроль, и еще уговор. Ореола большого почета палка не лишена до сих пор.

«Опубликованному чуду…»

Опубликованному чуду я больше доверять не буду. Без тайны чудо не считается. Как рассекретишь, так убьешь. Даешь восстановленье таинства! Волхвов даешь! Жрецов даешь!

«Официальная общественность…»

Официальная общественность теряет всякую вещественность. Она была пайком и карточками и славой мировой была. Сейчас она сидит на корточках, объедки ловит со стола. Теперь усилия какие нужны, какой десяток лет, чтобы опять вернуть пайки ей, вернуть лимит, вернуть пакет.

ПОЛНОЕ ОТЧУЖДЕНИЕ

Сытый — голодного, здоровый — больного не понимает сегодня снова. Начитанный не понимает невежды и отнимает призрак надежды на то, что суть не в необразованности, а, напротив, в незаинтересованности, в ловле эрудиционных блох, а в остальном невежда не плох. Невнимание и непонимание достигают степени мании. Уже у блондина для брюнета никакого сочувствия нету. Уже меломаны замкнулись в кружок, чтобы послушать пастуший рожок, слюни от предвкушенья пускают, а пастуха туда не пускают.

СОЛОВЬИ И РАЗБОЙНИКИ

Соловьев заслушали разбойники и собрали сборники цокота и рокота и свиста — всякой музыкальной шелухи. Это было сбито, сшито, свито, сложено в стихи. Душу музыкой облагородив, распотешив песнею сердца, залегли они у огородов — поджидать купца. Как его дубасили дубиною! Душу как пускали из телес! (Потому что песней соловьиною вдохновил и возвеличил лес.)

«Психика всегда стоящих в очереди…»

Психика всегда стоящих в очереди, психика всегда идущих без — эти психики друг дружке движутся наперерез. Государственники, охранители свой правопорядок берегут, беспорядка стражи и ревнители через расписание бегут.

«Умирают в своей постели!..»

Умирают в своей постели! И на этом вечном пределе унижают в последний раз столько раз униженных нас. Не наплакавшись, не на плахе, а с удобствами и в тепле, нас оставив в крови и прахе, завершают свой путь на земле. И подписываем некрологи, курим ладан, льем елей, понимая, что эти налоги тоже надо платить скорей.