Ни ненависти, ни завистик этой шумливой завязииных цветов и древес.Я в эти сферы не лез.Я с ними соприкасался,но только по касательной,хотя иногда касалсяих мой перст указательный.Я не эталон, не мера.Мне вторить — напрасный труд.Пускай с меня примераони никогда не берут.
«Что вы, звезды?..»
— Что вы, звезды?— Мы просто светим.— Для чего?— Нам просто светло.—Удрученный
ответом этим,самочувствую тяжело.Я свое свечение слабоеобуславливалто ли славою,то ли тем, что приказано мне,то ли тем, что нужно стране.Оказалось, что можно простоделать так, как делают звезды:излучать без претензий свет.Цели нет и смысла нет.Нету смысла и нету цели,да и светишь ты еле-еле,озаряя полметра пути.Так что не трепись, а свети.
«Хорошо бы, жив пока…»
Хорошо бы, жив пока,после смерти можно тоже,чтобы каждая строка вышла,жизнь мою итожа.Хорошо бы самомулично прочитать все это,ничему и никомуне передоверив это.Можно передоверять,лишь бы люди прочитали,лишь бы все прошло в печать —мелочи все и детали.
«Нарушались правила драки…»
Нарушались правила драки.Вот и все. Остальное — враки.То под дых, то в дух, то в пах.Крови вкус — до сих пор в зубах.В деснах точно так же, как в нёбе.На земле точно так же, как в небе,сладкий, дымный, соленый, парнойкрови вкус во мне и со мной.До сих пор по взору, по зракуотличаю тех, кто прошелчерез кровь, через драку,через мордой об стол.
«Я ранняя пташка…»
Я ранняя пташка.Я вылетел раньше других.Ромашка, да кашка,да вихря рассветного гик.А поздние птахимечтали во страхе,чтоб сбил меня,сдул меня,сшиб меня с облака вихрь.Я ранняя птаха,и поздние птахи меня не поймут.Они без размахасчитают: титанов родит титанический труд.Но проще и легче,опасней и легче,смертельней и легче, когдаподставлены плечипод гибель заместо труда.
«Золотую тишину Вселенной…»
Золотую тишину Вселенной,громкую, как негритянский джаз,записали на обыкновеннойленте. Много, много, много раз.Сравниваю записи. Одна —межпланетная тишина.Если дальше глянуть по программе —тишина в заброшенном храме.Эту тишину — погибший взвод,ту — законсервированный заводиздают и излучают.Впрочем, их почти не отличают.
КЛИМАТ НЕ ДЛЯ ЧАСОВ
Этот климат — не для часов.Механизмы в неделю ржавеют.Потому, могу вас заверить,время заперто здесь на засов.Время то, что, как ветер в степи,по
другим гуляет державам,здесь надежно сидит на цепи,ограничено звоном ржавым.За штанину не схватит оно.Не рванет за вами в погоню.Если здесь говорят: давно, —это все равно что сегодня.Часовые гремуче храпят,проворонив часы роковые,и дубовые стрелки скрипят,годовые и вековые.А бывает также, что вспятьвсе идет в этом микромире:шесть пробьет,а за ними — пять,а за ними пробьет четыре.И никто не крикнет: скорей!Зная, что скорей — не будет.А индустрия календарейкрепко спит, и ее не будят.
СЕНЬКИНА ШАПКА
По Сеньке шапка была, по Сеньке!Если платили малые деньги,если скалдырничали, что ж —цена была Сеньке и вовсе грош.Была ли у Сеньки душа? Была.Когда напивался Сенька с получки,когда его под белые ручкипровожали вплоть до угла,он вскрикивал, что его не поняли,шумел, что его довели до слез,и шел по миру Семен, как по миру, —и сир, и наг, и гол, и бос.Только изредка, редко очень,ударив шапкой своею оземь,Сенька торжественно распрямлялся,смотрел вокруг,глядел окрести быстропоспешно управлялсясо всей историейв один присест.
РУКА И ДУША
Не дрогнула рука!Душа перевернулась,притом совсем не дрогнула рука,ни на мгновенье дажене запнулась,не задержалась дажеи слегка.И, глядяна решительность ее —руки,ударившей, миры обруша, —я снова не поверил в бытиедуши.Наверно, выдумали душу.Во всяком случае,как ни дрожит душа,какую там ни терпит муку,давайте поглядим на руку.Она решит!
СЛОВО «ЗАПАДНИК» и СЛОВО «СЛАВЯНОФИЛ»
В слове «западник» корень и окончаньеславянофильствуют до отчаянья.А на слове «славянофил»запад плющ словесный навил.В общем, логике не уступает,поддаваться не хочет язык,как захочет, так поступает,совершает так, как привык.
О СМЕРТНОСТИ ЮМОРА
Остроумие вымерло прежде умаи растаяло, словно зимас легким звоном сосулеки колкостью льдинок.Время выиграло без труда поединок.Прохудились, как шубы на рыбьем меху,и остроты, гонимые наверху,и ценимые в самых низах анекдоты,развивавшие в лицах все те же остроты.Видно, рвется, где тонко,и тупится, гдеострие заостреннее, чем везде.Что легко, как сухая соломка,как сухая соломка, и ломко.Отсмеявшись, мы жаждем иных остряков,а покуда внимаем тому, кто толков,основателен, позитивен, разумени умен,даже если и не остроумен.