Стесняясь и путаясь:может быть, нет,а может быть, есть, —они говорили о боге,подразумевая то совесть, то честь,они говорили о боге.А те, кому в жизни не повезло,решили, что бог — равнодушное зло,инстанция выше последнейи санкция всех преступлений.Но бог на кресте, истомленный, нагой,совсем не всесильный, скорей — всеблагой,сама воплощенная милость,дойти до которой всем было легко,был яблочком, что откатилосьот яблони — далеко, далеко.И Ветхий завет, где владычил отец,не радовал больше усталых сердец.Его прочитав, устремилиськ тому, кто не правил и кто не карал,а нищих на папертях собирал —не сила, не право, а милость.
«Пока
на участке молекулы…»
Пока на участке молекулыокапывалось людьё,пока возилось с калеками,познавшими силу ее,на линии хромосомыпрорвался новейший враги, не признавая резона,грозит превратить нас в прах.Пока макромир обследовали,по правилам странной игрынас мучили и преследовали,нас гнали микромиры.Мгновенья блаженной косностиприрода нам не дает:во всех закоулках космосавоенную песню поет.Не уступает и шагубез арьергардных атаки, проявляя отвагу,тоже делает шаг.И вот мы лицом к лицув батальном переплетеньи.Она с моего цветеньялегко сшибает пыльцу.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Я вернулся из странствия, дальнего столь,что протерся на кровлях отечества толь.Что там толь?И железо истлело,и солому корова изъела.Я вернулся на родину и не звоню,как вы жили, Содом и Гоморра?А бывало, набатец стабильный на дню —разговоры да переговоры.А бывало, по сто номеров набирал,чтоб услышать одну полуфразу,и газеты раскладывал по номерами читал за два месяца сразу.Как понятие новости сузилось! Ритмкак замедлился жизни и быта!Как немного теперь телефон говорит!Как надежно газета забыта!Пушкин с Гоголем остаются одни,и читаю по школьной программе.В зимней, новеньким инеем тронутой раме —не фонарные, звездные блещут огни.
«Время кружит меня по кругу…»
Время кружит меня по кругу —кругу года и кругу дня.Я физически чувствую рукувремени, движущую меня.Так пружина решает за стрелку,колесо решает за белку,и по кругу, по колесуциферблата себя я несу.Оборачиваясь то другом,то гораздо чаще врагом,время гонит меня по кругуи тихонько смеется вдогон.Оборачиваясь то страхом,то любовью, гонит меня,и лечу я летучим прахомпо кружной территории дня.Оборачивается то богом,то наукой, то чем-то еще…Я бы мог об очень многомкрикнуть времени через плечо.
ГДЕ ЛУЧШЕ ВСЕГО МЫСЛИТЬ
Мыслить лучше всего в тупике.В переулке уже немного погромче,площадь же, гомоня, и пророча,и фиксируя на пустяке,и навязывая устремления,заглушает ваше мышление.Мыслить лучше в темном углу.Если в нем хоть свечу поставить,мыслить сразу труднее станет:отвлекаешься на игруколебания светотении на пламени переплетенье.Мыслить лучше всего на летув бездну, без надежд на спасенье.Пролетаешь сквозь темноту,но отчаянье и убыстреньеобостряет твои мозгив этой мгле, где не видно ни зги.
В УГЛУ
Мозги надежно пропахали,потом примяли тяжело,и от безбожной пропагандыв душе и пусто и светло.А бог, любивший цвет, и пенье,и музыку, и аромат,в углу, набравшийся терпенья,глядит, как храм его громят.
«Человечеству любо храбриться…»
Человечеству любо храбриться.Людям любо греметь и бряцать,и за это нельзя
порицать,потому что пожалуйте бриться —и уныло бредет фанфарон,говорун торопливо смолкает:часовые с обеих сторон,судьи перья в чернила макают.Так неужто приврать нам нельзямежду пьяных друзей и веселых,если жизненная стезя —ординарный разбитый проселок?Биографию отлакируешь,на анкету блеск наведешь —сердце, стало быть, очаруешь,душу, стало быть, отведешь.
СЛОВО НА КАМНЕ
Стихла эта огромная нота. Звучаньепревратилось в молчанье.Не имевший сравнения цветпотускнел, и поблекнул, и выпал из спектра.Эта осень осыпалась.Эта песенка спета.Это громкое «да!»тихо сходит на «нет».Я цветов не ношу,монумент не ваяю,просто рядом стою,солидарно зияюс неоглядной,межзвездной почтипустотой,сам отпетый, замолкший, поблекший, пустой.Будто угол обрушилсяобщего домаи врывается буряв хоромы пролома.Кем он был?Человеком.И странная гордостьприбавляетсякаплей блестящеюв горечь.Добавляется к теменипламени пыл —человеком,как яи как все мы,он был.
ПОСТАНОВЛЕНИЕ ЗЕРКАЛ
Охладеваем, застываем,дыханье про себя таим:мы ничего не затеваем,когда пред зеркалом стоим.Без жалости. Без разговоров.Без разговоров. Без пощад.Ведь зеркала не заключати не подпишут договоров.Они отсрочек не дают,они пыльцу цветную сдунут,они вам в душу наплюют —блеснут, сверкнут и в рожу плюнут.Напоминают зеркалабез всякой скидки или льготы,что молодость давно прошлаи что необратимы годы.Скорей заставишь реку вспятьпотечь, хотя бы силой взрыва,чем старость — отступить на пядь,не наступать нетерпеливо.Определяют зеркала,что твой удел отныне — старостьи то, что выжжено дотла,и то, что все-таки осталось.Всю жизнь я правду почитали ложью брезговал и скидкине требовал, но слишком прыткипостановления зеркал.Их суд немилостив, и скор,и равнодушен, и поспешен,и, предвкушая приговор,шепчу тихонько: грешен, грешен.
ВНЕЗАПНО
Темно. Темнее темноты,и переходишь с тем на «ты»,с кем ни за что бы на свету,ни в жизнь и ни в какую.Ночь посылает темнотусмирять вражду людскую.Ночь — одиночество. А оншагает, дышит рядом.Вселенской тьмы сплошной законпохожим мерит взглядом.И возникает дружба отпустынности, отчаянияи оттого, что он живетздесь, рядом и молчаниетерпеть не в силах, как и я.Во тьме его нащупав руку,жму, как стариннейшему другу.И в самом деле — мы друзья.
«Слепой просит милостыню у попугая…»
СЛЕПОЙ ПРОСИТ МИЛОСТЫНЮ У ПОПУГАЯ —старинный Гюбера Робера сюжетвозобновляется снова, пугая,как и тогда, тому двести лет.Символ, сработанный на столетья,хлещет по голому сердцу плетью,снова беспокоит и гложет,поскольку слепой — по-прежнему слеп,а попугай не хочет, не можетдать ему даже насущный хлеб.Эта безысходная притчастала со временем даже прытче.Правда, попугая выучилитайнам новейшего языка,но слепца из беды не выручили.Снова протянутая рукаэтого бедного дуракапросит милостыню через века.