Том 3. Стихотворения, 11972-1977

Слуцкий Борис Абрамович

БОЛЕЕ ИЛИ МЕНЕЕ

Холодная душа, старательно держа перо сентиментальное, фиксирует метания, фиксирует разлад, фиксирует томление. Ее, наверно, злят то более, то менее необходимость врать, нужда в приспособлении, ей, в общем, начихать то более, то менее. Писала бы стихи — зря время бы не тратила — о твердости руки, о жесткости характера, о том, что холодны все чувства и стремления, о том, что хоть бы хны всё более

ли, менее. Но принято — любить. Заведено — сочувствовать, и надо, стало быть, такие чувства чувствовать, и значит, надо мнить такие только мнения, не упуская нить: то более, то менее.

ПОЭТЫ

Мы как белые журавли, или как тасманийские волки, или как пейзажи на Волге. Нас сводили, сводят, свели. Мир бегущий, спешащий свет не желает подзадержаться, посмотреть закат и рассвет и стихи почитать с абзаца. Без причины и без вины нас затерло, свело, отставило. Почему-то из этого правила исключения исключены, почему-то этот закон повернуть хотели, как дышло. Но не выгорело, не вышло. Устоял и действует он.

ПОСЛЕДНЯЯ НЕОБХОДИМОСТЬ

Геологи всегда нужны, географы всегда полезны. Значения их для страны ясны, их положенье — лестно. Меж тем никто не доказал, что неизбежен стих и нужен, и важен, ну хоть как вокзал, полезен, ну хоть словно ужин. Уехать можно без стихов, и даже далеко заехать, и даже до конца доехать, до точки, можно без стихов. Необходимости не первой, на положеньи пустяка стиха излишние напевы, необязательность стиха. Так в чем его непобедимость? Какая в нем благая весть? Последняя необходимость в поэзии, наверно, есть.

«Утихомирились, угомонились…»

Утихомирились, угомонились, едва лишь только ветер стих, застыли ветви. В тот же миг деревья тоже изменились. Коловращенье, суматоха в их черноту, в их немоту вдыхали жизни полноту. Сейчас ни выдоха, ни вдоха. И отлетает не спеша, неторопливо, как душа, как знак исполненного срока величественная сорока.

КОРИДОРЫ СУДЬБЫ

Коридоры судьбы бесконечны, словно в Зимнем дворце. Открываются и закрываются двери. Что же нас ожидает в неминуемом все же конце? То ли царская ласка, то ли царские звери? Все же надо идти, не оглядываясь по сторонам, мимо точных служителей нашей судьбы неотложной. Мы получим лишь столько, сколько положено нам по какой-то наметке запутанной, темной и ложной.

«На похоронах

не смеются…»

На похоронах не смеются, разве только в душе. Покуда раздаются речи, мерно дыши. И замеряй на правдивость слезы или хвалу, зная, что справедливость тихо ждет в углу.

«Утверждают многие кретины…»

Утверждают многие кретины, что сладка летейская струя. Но, доплыв едва до середины, горечи набрался вдосталь я. О покой покойников! Смиренье усмиренных! Тишина могил. Солон вкус воды в реке забвенья, что наполовину я проплыл. Солон вкус воды забвенья, горек, нестерпим, как кипяток крутой. Ни один не подойдет историк с ложкой этот размешать настой. Ни один поэт не хочет жижу рассекать с тобою стилем «кроль». И к устам все ближе эта соль, и к душе вся эта горечь ближе.

«Смерть вычеркивает, упрощает…»

Смерть вычеркивает, упрощает и совсем легко, без труда очень многих навеки прощает, очерняет иных навсегда. Мне она представит случай снисхожденья немного добыть, к категории несколько лучших походя причислену быть. Я покуда тяну тем не менее, к репутации мертвого гения, как она ни хороша, не лежит покуда душа.

«Куда-то голос запропал…»

Куда-то голос запропал. Был голос и куда-то спал, свалил, как жар, и снегом стаял. Был голос и меня оставил. Могу сказать, и даже крикнуть, и отшутиться на бегу. Но не могу никак привыкнуть, что петь я больше не могу. Немь с хрипом, лязгом или визгом сменяет потихоньку звень, а голос как волна разбрызган, как свет — он уползает в тень.

«Тороплю эпоху: проходи…»

Тороплю эпоху: проходи, изменяйся или же сменяйся! В легких санках мимо прокати по своей зиме! В комок сжимайся изо всех своих газет! Раньше думал, что мне места нету в этой долговечной, как планета, эре! Ей во мне отныне места нет. Следующая, новая эпоха топчется у входа. В ней мне точно так же будет плохо.

СТИХОТВОРЕНИЯ 1977 ГОДА **

«Я был кругом виноват, а Таня мне…»

Я был кругом виноват, а Таня мне все же нежно сказала: — Прости!— почти в последней точке скитания по долгому мучающему пути. Преодолевая страшную связь больничной койки и бедного тела, она мучительно приподнялась — прощенья попросить захотела. А я ничего не видел кругом — слеза горела, не перегорала, поскольку был виноват кругом и я был жив, а она умирала.