Том 37. Игорь и Милица (Соколята)
Шрифт:
Лихие юнаки-кавалеристы разбросались далеко вперед, производя разведку; спешно росли окопы и устраивалась в них стрелковая пехота… Артиллерию уставили в траншеях на горе… Высокая, с крутым обвалом на противоположной от неприятеля стороне, она, эта гора, вдавалась в небольшое, но глубокое озеро. Ha краю высокого берега поставили орудия батареи капитана Петровича. Вооруженный биноклем, Иоле, давно уже спешившийся, бродил между пушками и орудийной прислугой. Танасио делал спешные записи плана местности в свою записную книжку. Откуда-то издали доносились короткие единичные выстрелы винтовок. Это сербские разведчики
Золотое солнце вспыхнуло в последний раз алым пожаром на небе и погрузило свой огненный шар в мгновенно посиневшие воды Дрина,
И, словно приветствуя этот алый закат, прогудела первая дальнобойная австрийская гаубица.
За первой неприятельской пушкой прогремела вторая… И, точно спеша и перебивая одна другую, мощными, страшными ударами загудели орудия со всего австрийского фронта.
Последний придвинулся значительно ближе к сербским позициям. Теперь уже можно было простым, не вооруженным биноклем, глазом, рассмотреть его конные и пешие части. Можно было различить, как огромная синяя лавина закопошилась, окапываясь на выбранных ей позициях. Стали поминутно теперь показываться то здесь, то там белые облачка разрывающейся австрийской шрапнели… Все чаще и чаще запрыгали тяжелые снаряды, воронкой разворачивая землю и с оглушительным грохотом и треском разлетались фонтаном осколки. Несколько таких снарядов упало неподалеку от траншей, занятых батареей капитана Петровича. Тяжелое, громыхающее плюханье возвестило капитана о близости такого снаряда и, едва успели его люди укрыться за тяжелыми металлическими щитами, как страшный снаряд разорвался в самом сердце траншеи, повредив две батарейные полевые пушки.
– К орудиям!
– скомандовал Танасио и первый взял y ближайшей к нему пушки прицел.
– С Богом, пли!
Загремели хором легкие полевые орудия… Следом за ними загудели и тяжелые пушки в соседних с горными позициями траншеях.
Им, с утроенным ожесточением, отвечали австрийские мортиры и гаубицы, защелкали, затрещали пулеметы и целый дождь свинца полился на головы передового сербского отряда, защищающего свои позиции.
Поняли ли австрийцы или они угадали о малочисленности противника, но только орудия их теперь ахали непрерывно, a синяя лавина перекатывалась все чаще и чаще, все ближе и ближе передвигая свои окопы к сербским позициям.
Бледный, сосредоточенный стоял на вышке горы капитан Танасио, руководя прицелами своей батареи. Между выстрелами орудий он то и дело подносил бинокль к глазам, зорко оглядывая ведущую от леса, среди кукурузных полей, дорогу, По этому пути должно было подойти к ним давно и страстно, ожидаемое войско королевича.
Вдруг он вздрогнул.
– Танасио, они открыли наши траншеи и сыпят сюда непрерывно! Гляди!
– услышал отважный капитан голос брата и, бледный, без кровинки в лице, Иоле предстал перед ним.
– Четыре наши орудия уже погублены… орудийная прислуга успела смениться три раза… У трех пушек отбиты замки… О, Танасио! Если бы можно было броситься в штыки на этих проклятых!
– заключил взволнованный Иоле дрожащим голосом.
– Ты обезумел, мальчик; две тысячи - против сорока тысяч! Нет, соколенок, мы не смеем дарить им свою жизнь, a с ней и занятые позиции… Надо держаться,
Капитан Танасио хотел прибавить что-то, но вдруг замолк на полуслове.
Тяжело рухнул огромный снаряд и разорвался совсем близко от них, застилая все черным, густым дымом.
За ним упал по соседству второй, a через минуту и третий. Теперь аккуратно, через каждый определенный срок, ложились, взрывая фонтаны земли, травы, песка и каменьев зарывающиеся глубоко воронкой в почву и разворачивающие ее вместе с деревьями и кустами, снаряды.
Дым не рассеивался ни на минуту. В его густых облаках работали теперь сербские артиллеристы.
Все меньшее и меньшее число сербских орудий отвечало неумолкавшим тяжелым австрийским пушкам. И соседняя с батареей Петровича артиллерийская часть тоже значительно понизила свой грозный голос.
Но вот почему-то замолкли сразу дальнобойные и мелкие орудия на австрийском фронте. Прекратила и свой непрерывный, жужжащий вой неприятельская шрапнель.
Дым понемногу стал рассеиваться… Но то, что увидели храбрецы-сербы сквозь эти рассеявшиеся остатки дыма, заставило невольно дрогнуть их мужественные сердца.
Австрийские орудия прекратили артиллерийскую дуэль, но зато синяя лавина кавалерии и пехоты с диким, потрясающим криком неслась прямо на сербские позиции…
К Танасио Петровичу подлетел на взмыленном коне весь потный и запыленный ординарец генерала:
– Господин капитан… Его Превосходительство приказал держаться и держаться… Чтобы до последней возможности, до последнего орудия…
– Сколько y вас их осталось сейчас?
– трепетным голосом спрашивал Петровича молоденький адъютант начальника отряда.
– Увы, господин поручик, только два, - получился лаконический ответ.
– Все равно! Генерал приказал держаться. Разведчики донесли только что, что наши недалеко.
– Слава Господу… Скажите генералу, что если понадобится, мы умрем на своем посту, но в плен, во всяком случае, не сдадимся и не сдадим оставшихся орудий, клянусь!
До ушей Иоле долетел этот отважный ответ, достойный его героя-брата. Юноша весь загорелся, весь ожил, услыша его. Глаза его сверкнули, как раскаленные уголья. Он бросился с криком «живио» к двум уцелевшим от австрийских снарядов орудиям, с оставшейся y них в живых батарейной прислугой и в последний раз скомандовал: пли! В последний раз, потому что передовые части синей лавины уже докатились до подножия горы, занятой их батареей и сейчас ожесточенно дрались с пехотинцами-юнаками, защищавшими там внизу гору.
Иоле быстро вынул из кобуры револьвер и послал несколько выстрелов туда, в самую гущу синих мундиров и синих кэпи. Потом снова кинулся к орудиям и стал наводит одно из них на ряды приближавшихся швабов.
Тут же, рядом, Танасио работал y другого…
– Бери прицел вернее, Иоле, - хриплым голосом крикнул старший Петрович и поднял руку… Грянул выстрел, но не пушечный, a короткий, трескучий, ружейный… И капитан Танасио, взмахнув руками, грохнулся о землю с простреленной головой.
Иоле скорее угадал, нежели увидел смерть брата… Больно-больно сжалось его сердце и слезы на миг увлажнили глаза… Но горевать было некогда…