Том 4. Драматические поэмы. Драмы. Сцены

Хлебников Велимир

Жрец.

Поостерегися… не дразни… Зачем смеешься и хохочешь?

Рабыня.

Хочешь? Стань палачом, Убей меня, ударь мечом! Рука подняться не дерзает? На части тотчас растерзает Тебя рука детей, внучат, На плечи, руки и куски. И кони дикие умчат Твой труп разодранный в пески. Ах, вороным тем табуном Богиня смерти, гикнув, правит. А труп, растоптан скакуном, Пуазами землю окровавит. Ведай, знай: сам бог земной Схватит бешено копье И за честь мою заступится. Ты смеешься надо мной, Я созвучие твое, Но убийцы лезвие, Наказание мое, Пеной страшною окупится. Узнает город ста святош, Пред чем чума есть только грош. Замажешь кровью птичьи гнезда, И станут маком все цветы. И молвят люди, скажут звезды, Был справедливо каран ты. След протянется багровый, То закон вещей суровый. Узнай, что вера – нищета, Когда стою иль я иль та. Ты, дыхание чумы, Веселишь рабынь умы! С ним же вместе презираю Путь к обещанному раю. Ты хочешь крови и похмелий! Рабыня я ночных веселий!

Жрец.

Довольно, Лживые уста!

Рабыня.

Мне

больно, больно! Я умираю, я чиста.

Жрец.

Она, красива, умерла Внутри волос златых узла. И, как умершая змея, Дрожат ресницы у нея. Ее окончена стезя. Она мечом убита грубым. Ни жить, ни петь уже нельзя, Плясать, к чужим касаться губам. Меч стал сытым кровью сладкой Полоумной святотатки. Умирающей загадкой Ткань вопросов стала краткой. Послушный раб ненужного усилья! Сложи, о коршун, злые крылья! Иди же в ножны, ты не нужен, Тебя насытил теплый ужин, Напился крови допьяна. Убита та, но где она? Быть может, мести страшный храм? Быть может, здесь, быть может, там? Своих обид не отомстила И, умирая, не простила. Не так ли разум умерщвляет, Сверша властительный закон, Побеги страсти молодой? Та, умирая, обещает Взойти на страстный небосклон Возмездья красною звездой!

III

Прохожий.

Точно кровь главы порожней Волны хлещут, волны воют Нынче громче и тревожней. Скоро пристань воды скроют. И хаты, крытые соломой, Не раз унес могучий вал. Свирельщик так, давно знакомый, Мне ужас гибели играл. Как будто недра раскаленные Жерл огнедышащей горы Идут на нас валы зеленые, Как люди вольны и храбры, Не как прощальное приветствие, Не как сердечное «прости», Но как военный клич и бедствие. Залились водами пути. Костры горят сторожевые На всех священных площадях, И вижу – едут часовые На челнах, лодках и конях. Кто безумно, кто жестоко Вызвал твой, о море, гнев? Видно мне чело пророка, Молний брошенный посев. Кто-то в полночь хмурит брови, Чей-то меч блеснул, упав. Зачем, зачем? Ужель скуп к крови Град самоубийства и купав? Висит – надеяться не смеем мы – Меж туч прекрасная глава, Покрыта трепетными змеями, Сурова точно жернова. Смутна, жестока, величава Плывет глава, несет лицо. В венке темных змей курчаво Восковое змей яйцо. Союз праха и лица Разрубил удар жестокий, И в обитель палача Мрачно ринулись потоки. Народ, свой ужас величающий, Пучины рев и звук серчающий, И звезды – тихие свидетели Гробницы зла и добродетели. Город гибнет. Люди с ним. Суша – дно. Последних весть. Море с полчищем своим Всё грозит в безумстве снесть. И вот плывет между созвездий, Волнуясь черными ужами, Лицо отмщенья и возмездий, Глава, отрублена ножами. Повис лик длинно-восковой В змей одежде боковой. На лезвии лежит ножа, Клянусь, прекрасная глава, Она глядит, она жива, Свирель морского мятежа. На лезвии ножа лежа, В преддверьи судеб рубежа, Глазами тайными дрожа, Где туч и облака межа, Она пучины мести вождь. Кровавых капель мчится дождь. О, призрак прелести во тьме! Царица, равная чуме! Ты жила лишенной чести, Ныне ты богиня мести. О ты, тяжелая змея, Над хрупким образом ея. Отмщенья страшная печать И ножен мести рукоять. Змей сноп, глава окровавленная, Бездна, месть ее, зеленая. Под удары мерной гребли Погибает люд живой, И ужей вздыбились стебли Над висячею главой. О город, гибель созерцающий, Как на бойнях вол, спокойно. Валы гремят, как меч бряцающий, Свирели ужаса достойно. Погубят прежние утехи Моря синие доспехи. Блеск, хлещет ливень, свищет град, И тонет, гибнет старый град! Она прической змей колышет, Она возмездья ядом дышит. И тот, кто слушал, слово слышит:

<Рабыня.>

«Я жреца мечом разрублена, Тайна жизни им погублена, Тайной гибели я вею У созвездья Водолея. Мы резвилися и пели, Вдруг удар меча жреца! Вы живыми быть сумели, Сохранив красу лица. И забыты те, кто выбыли! Ныне вы в преддверьи гибели. Как вы смели, как могли вы Быть безумными и живы! Кто вы? Что вы? Вы здоровы? Стары прежние основы. Прежде облик восхищения, Ныне я богиня мщения». Вверху ужей железный сноп, Внизу идет, ревет потоп. Ужасен ветер боевой, Валы несутся, всё губя.

Жрец с опущенной головой:

«Я знал тебя!»

<1911–1912>

<Разговор душ>^*

I

Тень в саду(поет).

Любовь приходит страшным смерчем На слишком ясные зеркала. Она вручает меч доверчивым Убийства красного закала. Она летит, нежней, чем голубь, Туда, где старая чета, Как рок, приводит деву в пролубь И сводит с жизнию счета. Ее грома клянут отторженные От всех забав, от всех забот, С ней бродят юноши восторженные В тени языческих дубров. Она портниха ворожбы, Волшебной радостной божбы. Ее шагам в сердца «ау» – Кружок голубеньких полосок, Венком украсивших главу, Свирели вешней отголосок. Она внимает звонкой клятве, Резва, как лань, в сердечной жатве. Мудрец, богине благодарствуй, Скажи: «Царица! Нами царствуй. Иди, иди! Тобой я грезил, Тебе престолы я ковал, Когда, ведом тобой, как жезел, Ходил, любил иль тосковал. Я, песни воин прямодушный, Тебе, стыдливой и воздушной, Во имя ранней красоты Даю доспехи и мечты». Тогда бродили страсти голо В земле славянского глагола, И, звонкой кривдой не сочтешь, Была красивей молодежь. Из цветов сплетенный меч, Ты дал силу мне воззвать – Всем алчущим сна лечь На дикую кровать. И, молвы презрев обузы, Верноподданных союзы Царства вечной основать. И наша жизнь еще прелестней К огням далеким потечет, Когда воскликнем: «Нет небесней!» Тебе творя за то почет. Чтоб, благодушно отвечая, Ты нам сказала, не серчая: «Да, вашей рати нет верней! Равно приятны сердцу все вы. Любите, нежные, парней, Любимы ими будьте, девы!» И, быть может, засмеется Надевающий свой шлем, Захохочет, улыбнется, Кто был раньше строг и нем. Как прекрасен ее лик! Он не ведает вериг. Разум – строгая гробница, Изваяние на ней – Сердце, жизни вереница, Быстрый лёт живых теней.

(Кончает играть).

II

Голос из сада.

За мной, знамена поцелуя, И, если я паду сражен, Пусть,

поцелуй на мне оснуя, Склонится смерть, царица жен. Она с неясным словарем Прекрасных жалоб и молений Сойдет со мной, без царств царем, В чертоги мертвых поколений.

III

Другой голос.

Мы потоком звезд одеты. Вокруг нас ночная тьма. Где же клятвы? Где обеты? Чарования ума? Скорый почерк на записке, Что кольцом ладони смята. Знаю, помню, милый близко. Ночь покровом сердцу свята. Милый юноша, ужели Гневный пламень уст потух? Я стою здесь. Посвежели Струи ночи. Чуток слух.

IV

Первый голос.

Порок сегодня развевает Свои могучие знамёна И желтой тканью одевает Ночные тусклые времена. Божниц в ресницах образа, С свирелью скорбные глаза, Вы мне знакомы с молодечества, Я это вам везде ответствовал. И взоров скорбное отечество, Когда страдал, любил и бедствовал. О, это вам, прекрасно-жгучим Послушны мы, порокам учим. Как дуновенье поздних струй И сна обещанный покой, Твой обетован поцелуй Твоей объемлемый рукой.

V

<Два голоса.>

Воды тихи; воздух красен, Чуть желтеет он вверху, Чуть журчит ветвями ясень, Веткой дикою во мху. Хоть и низок Севастополь, Целый год крепился он. Я стройна, как гордый тополь, Неприступна с всех сторон. Ах, Казбек давно просился Под владычество Москвы, Но позднее оросился Кровью снег его главы. На усердных богомолов Буду Дибич и Ермолов. Дева, бойся указаний Кремля белого Казани. Стены, воином пробиты, Ведь не нужны для защиты. Были ведомы ошибки И под Плевной и на Шипке. Я их встречу, как Кутузов Рать нестройную французов. Ты, что прелести таила, Право, хрупче Измаила. Нет, как воин у Царьграда, Страх испытывая около, Не возьмешь того, что надо, Резвой волей в сердце сокола. Нет, на строгой битве взоров Буду воин и Суворов! И красавцу Святославу Дам и Нарву, и Полтаву! Я же, выявив отвагу, У Варшавы возьму Прагу! Ныне я и ты, мы воины, Перестанем, успокоены. Нет, цветущие сады Старой тайны разум выжег. В небесах уже следы От подошвы глупых книжек.

VI

Второй голос.

Кто сетку из чисел Набросил на мир, Разве он ум наш возвысил? Нет, стал наш ум еще более сир! Останься, странник. Посох брось! Земного шара хочет ось, Чтоб роковому слову «смерть» Игрушкою была в час полночи твердь. Там сумрак, тень, утес и зной, Кусты, трава, приюты гаду. И тополь тонкий и сквозной Струит вечернюю прохладу. Стоит священный знойный день, Журчит ручья руки кистень. Через каменный дневник, Одеваем в тени тучею, В кружев снежный воротник Ты струей бежал гремучею. Ты, как тополь стеклянный, Упав с высоты, О, ручей, за поляной Вод качая листы. Здесь пахнут травы-медоносы И дальни черные утесы, И рядом старый сон громад, Насупив темное чело. Числа твоих брызг, водопад, Само божество не сочло! И синий дрозд Бежал у камений, И влажный грозд Висит меж растений. Казалось мне, что словом разностопным Ручей пел славу допотопным Спутникам прошлых миров, Жизнь их, веселие, ужасы, гибели, Те<м>, что от пиршеств столов В дебри могильные скопами выбыли. Ах, диким конем в полуденный час Катился ручей, в ущелии мчась! Вы, жители нашей звезды, Что пламень лишь в время ночей. Конем без узды Катился ручей. Вся книга каменного дна Глазам понятна и видна. Вверху прозрачная уха Из туч, созвездий и светил, Внизу столетий потроха, По ним валы ручей катил. Деревьев черные ножи На страже двух пустынь межи. Ладьи времен звук слышен гребли, И бьет зеленые млат стебли. Под стеклянной плащаницей Древних мощей вереница. На этом кладбище валов, Ручья свобод на ложе каменном, Носился ящер-рыболов С зрачком удава желтым пламенным. И несся рык, Блестели пасти. Морских владык Боролись страсти За право воздуха глотка, За право поцелуя. Теперь лежат меж плитняка, Живою плотию пустуя. Сих мертвых тел пронзая стаю, Я предостережение читаю Вам, царствам и державам, Коварствам, почестям и славам. Теперь же всё кругом пустынно, Вверху, внизу утесов тына, Под стеклянным плащом Меж дубровы с плющом. Из звезд морских, костей и ниток, И ракообразных, и улиток, Многосаженных ужей, Подводных раков и ежей Могильным сводом дикий мост Здесь выгнула земля, Огнув кольцом высокий рост Утесов стройного кремля. Давно умершее жилище, Красноречивое кладбище, Где высок утесов храм Старой крепостью лучам. Неутомимая работница, Гробов задумчивая плотница, То тихий отдых, то недуг, Своим внимательная взором, По этим пажитям усталым Свой провед<у> усталый плуг, Давно обманут кубком малым, Давно разбит<ый> в бурях спором, Давно храню отчаянья звук! Приход твой славит, кто устал, Кто прахом был и прахом стал!

VII

Первый голос.

Слушай: отчаялось самое море Донести до чертогов волну И умчалося в пропасти, вторя В вольном беге коню-скакуну. Оно вспомнит и расскажет Громовым своим раскатом, Что чертог был пляской нажит Дщерью в рубище лохматом. Вдруг вспорхнула и согнулась, И, коснувшись рукою о руку, Точно жрец, на других оглянулась, Гусель гулких покорная звуку. Не больше бел зимы снежок, Когда, на пальцах ног держась, Спрямит с землею сапожок, Весенней бабочкой кружась. Она легка; шаги легки. Она и светоч и заря. Кругом ночные мотыльки, В ее сиянии горя. Море вспомнит и расскажет Грозовым своим глаголом, Что чертог был пляской нажит, Пляской в капище веселом. Синеет река, От нас далека. В дымке вечерней Воздух снует. Голос дочерний Земля подает. Зеленых сосен Трепет слышен. И дышит осень. Ум возвышен. Рот рассказов, Взор утех. В битве азов Властен грех. Я еще не знаю, кто вы, Вы с загадочным дерзанием, Но потоки тьмы готовы Встретить вас за всё лобзанием. Но краса таит расплату За свободу от цепей. В час, когда взойду я к кату, Друг свободы, пой и пей! Вспомни, вспомни, Как погиб! Нет укромней Стройных лип. Там за этой темной кущей Вспомни синий тот ручей, Он, цветуще-бегущий, Из ресниц бежит лучей. Две богини нами правят! Два чела прически давят! Два престола песни славят! Хватая бабра за усы В стране пустынь златой красы, На севере соседим С белым медведем.