Том 4. Драматические поэмы. Драмы. Сцены

Хлебников Велимир

III

Крепи! Крепи! Ставь выше! Ведьме в ухо! Еще, еще! Ставь к правому виску. Теперь уж не сорвется. У правого виска Поставлены лестницы. Долота в дело! Трепещут за плечами каждого Моря из гордости и смелости. Сюда поставить буравы и сверла. Гремучие шашки, ваше слово! К виску вселенной! Смелые как муравьи, Незаметные как ночь, Спрыгнем по ту сторону черепа И начнем нашу работу. Солнце, играя на волосах, Дает багровые шлемы воинов нам всем. Последняя ступень! Озарена мировой зарей. Уже! я встал на проломленный череп. Я щупаю небо. Один за одним Прыгаем вниз, Точно веревкой обвязанные. Мы отделены от земли Многими годами бега своего. Мы взлетим на небо И через многие тысячи лет Вернемся на землю Непонятным прахом. И снова между рычагов Белеет полотно для теней. Всё то же лицо на голубом жемчуге. Как! та самая, державшая Жука на ладони, Опять сидит у темного окна. И полна колебаний. «Да» и «нет» помавают крылами. Вот надпись человеческими знаками И рядом ручка. Мне что-то здесь главное… «Пришелец! ты ворвался В этот мир И, если ручку повернешь, Спасешь любимую тобой коровку божью. Может быть, красное существо – ваш народ И ваша родина. Тогда умом и только мыслью Спасенье народу принесешь. Сейчас он тонет в воде. Вот ручка моей воли. Поверни! Направь. Так просто».

Младший воин.

Повернул. Готово. Опять всё то же в мире теневом. Но жук положен на цветок. И, если это родина моя, Она вновь спасена Движением нехитрой рукояти. Слава нам! Слава нежданному другу!

* * *

Мама! у меня был сон тяжелый, И кто-то был сильней меня, И волю мою изменил. И божию коровку я спасла. Пусть высохнет и летит куда захочется.

1921

Ночной обыск^*

3⁶ + 3⁶

На изготовку! Бери винтовку. Топай, братва. Направо, 38. Сильнее дергай! – Есть! На изготовку! – Лезь! – Пожалуйте, Милости просим! – Стой, море! Врешь, мать, Седая голова, Ты нас, море, не морочь. Скинь очки. Здесь 38? – Да! Милости просим, Дорогие имениннички! Трясется голова, Едва жива. – Мать! Как звать? Живее веди нас, мамочка! Почтенная Мамаша! Напрасно

не волнуйтесь, Всё будет по-хорошему. Белые звери есть? Братишка! Стань у входа. – Сделано – чердак. – Годок, сюда! – Есть! – Топаем, море, Закрутим усы! Ловко прячутся трусы. Железо засунули, Налетели небосые, Расхватали все косые, Белые не обманули их. А ты, мать, живей Поворачивайся. И седые люди садятся На иголку ружья. А ваши мужья? Живей неси косые, Старуха, мне, седому Морскому волку! Слышу носом, – Я носом зорок, – Слышу верхним чутьем: Белые звери есть. Будет добыча. Брат, чуешь? Пахнет белым зверем. Я зорок. А ну-ка, гончие-братва! «Вот – сколько есть – И немного жемчужин». – Сколько кусков? – Сорок? Хватит на ужин! Что разговаривать! Бери, хватай, братва, налетай! И только! Не бары ведь! Бери, Сколько влезет. Мы не цари, Сидеть и грезить. Братва, налетай, братва, налетай! Эй, море, налетай! Налетай орлом! – Даешь? Давай, сколько влезет! Стара, играй польку, Что барышня грезит. Голос: «Мама, а мама!» – Мать, а мать! Держи ответ. Белой сволочи нет? «Завтра – соберется совет. А я стара, гость! Алое, белое, Белая кость. Где тут понять? И белые волосы уже у меня. Я – мать». Птах! Птах! Выстрел, дым, огонь! – Куда, пострел? Постой! оружье, руки вверх! – В расход его, братва! – Стань, юноша, у стенки. Вот так! Вот так! Волосики русики, Золотые усики. – У печки стой, белокурый, Скидай с себя людские шкуры! «Гость моря, виноват За промах: Рука дрожала. Шалунья пуля.» – Смеется, дерзость или наглость? Внести в расход? «Даешь в лоб, что ли, Товарищи братва, Морские гости? О вас молва: вы – великодушны». – Можно! Вполне свободно Эту милость может Море оказать! Старуха, повернись назад. – Даем в лоб, что ли, Белому господину? «Моему сыну?» – Рубаху снимай, она другому пригодится, В могилу можно голяком. И барышень в могиле – нет. Штаны долой И поворачивайся. И всё долой! Не спи – Заснуть успеешь, – сейчас заснешь, не просыпаясь «Прощай, мама, Потуши свечу у меня на столе». – Годок, унеси барахло. Готовься! Раз! Два! «Прощай, дурак! Спасибо за твой выстрел». – А так!.. За народное благо. Трах-тах-тах! Трах! – Спасибо, а какое: С голубиное яйцо Или воробьиное? Вот тебе и загадка! Готов голубчик, Ноги вытянул. А субчик был хорош, И маска хороша. Еще два выстрела: Вот этот в пол, А этот в Бога! Вот так! Сюда! Пошлем его к чертям собачьим. Мы, с летучим морем За веселыми плечами Над рубахой белой, Над рубахой синей, Увидим – бабахнем! Штаны у меня широки, В руке торчит железо, И не седой бобер, А море синее Тугую шею окружило И белую рубашку. Богу мать! – Браток, что его, поднимать? Нести? Оставить – некрасиво. – Плевать! Нам что! «Мама!» – А это что за диво? И будто семнадцати лет, А волосы – снег! И черные глаза Живые! «Море приносит с собою снег. Я в четверть часа поседела. Если не нравится смотреть на старуху, Не смотрите, отвернитесь! Владимир! Володя! Владимир! Мама! он голый!» – Барышня! Трупы холода не знают! И мертвые сраму не имут. Дела! Дела! Вольно! – Подлец! Смеется после смерти! А рубашек таких Я не нашивал – хороша! И пятен крови нет. Полотно добротное. Вошел и руку на плечо. – Годок! я гада зарубил! Лежит на чердаке. У пулемета. – Эге-ге! – Где мать? – Очень белая барышня, Так вы побелели Еще до нашего прихода? Морского ветра еще и не дуло, Морем и ветром еще и не пахло, А здесь уже выпал снег На чердак и на головы. Торчало пулеметов дуло Из-под перины? Ничего, ничего. Это ранней весной Вишневый цвет Упал вам на голову снегом. Встряхнитесь, осыпятся листья, Милая барышня. Покрывало для гроба Из цветов хорошее. – Это и только! – Браток! Что ты ее мучаешь? – А ну-ка, Милая барышня в белом, К стенке! «Этой? Той? Какой? Я – готова!» – А ну, к чертям ее! – Стой! Довольно крови! Поворачивайся, кукла! – Крови? Сегодня крови нет! Есть жижа, жижа и жижа От скотного двора людей. Видишь, темнеет лужа? Это ейного брата Или мужа. «Владимир! Мама!» – Ты бы сказала «папа», Это было бы веселее! Где он, в бегах? В орловских рысаках? Дал рыси и прибавил ходу? А может, скаковой любимец? И обгоняет в скачках? Ну, кукла, уходи, Пошла к себе! Глаз не мозоль! Здесь будет попойка. – Не плачь, сестрица, Здесь не место вольным. У нас есть тоже сестры В деревнях и лесах, А не в столицах. Иди себе спокойно, человек, Своей дорогой. – Раз зеркало, я буду бриться! И время есть. Криво стекло, Косая рожа. Друзья, в окно Всё это барахло – Ему здесь быть негоже. И сделаем здесь море, Чтоб волны на просторе. Да только чайки нет. А зеркало, его долой, Бах кулаком! – Себя окровянил. Склянка красных чернил это зеркало. – Вояка с зеркала куском! – Порой жестоки зеркала. Они Упорно смотрят, И судей здесь не надо – Поболее потемок! Годок! Дай носовой платок! «Владимир! Володя!» – Он вымер! Он вымер Сегодня! Вымер и вымер! Тебя не услышит! Согнутый на полу Владеет миром. И не дышит. – А это что? Господская игра, Для белой барышни потеха? Сидит по вечерам И думает о муже. Брянчит рукою тихо. И черная дощечка За белою звучит И следует, как ночь За днем упорно. Кто играет из братвы? – А это можем… Как бахнем ложем… Аль прикладом… Глянь, братва, Топай сюда, И рокот будет, и гром, и пение… И жалоба, Как будто тихо Скулит под забором щенок. Щенок, забытый всеми. И пушек грохот грозный вдруг подымается, И чей-то хохот, чей-то смех подводный и русалочий. Столпились. Струнный говор, Струнный хохот, тихий смех. – Прикладом бах! Бах прикладом! Смейся, море! Море, смейся! Большой кулак бури. Сегодня ходи по ладам… В окопы неприятеля снарядом… раз! В землянках светлый Богоматери праздник, Где земляки проводят тихо. Нужду сначала кормят Белым телом, А потом червей. Две смены, две рубашки, Одна другой тесней. Одно и то же кушанье двум едокам. Ишь, зазвенели струны! Умирать полетели. Долго будет звенеть Струнная медь. – Вдарь еще разок, Годок! Гудит как пчелы, Когда пчеляк отымет мед. Бах! Бах! Ловко, моряки. Наше дело морское: Бей и руши! Бей и круши! Ломите, ломайте, Гр<о>бьте и грабьте, Морские лапти! Смелей! Не робь! Не даром пухли. Чинить найдутся, А эту рухлядь, Этот ящик, где воет цуцик, На мостовую За окно! Пугать соседок Эдак! Это дело подходящее. Море, бурное оно. Это по-нашенски, А не по-нищенски. Вдребезги, Ббаам-паах! Нынче море разгулялось, Море расходилось, Море разошлось. Экая сила. Никого не задавило? – Никак нет. Только трех муравьев, Вышедших на разведку. Пылища. Силища! – Где винтовка, детка? Годок, сними того грача! – Сейчас! Tax! Готов. – Попал? – Упал. Мертв. – А где старуха? Мать, ты здесь? Жратвы! Вина и лососины! И скатерть белую. Цветы. Стаканы. Будет пир как надо. Да чтоб живей И мясо и жаркого, Не то согнем в подкову! Годочки, будем шамать, Ашать, браточки, кушать. Жрать. Сейчас пойдет работа-мама! И за скулою затрещит. А всё же пахнет. От мертвых дух идет. «Владимир!» – Владимира ей надо – стонет! А нас забыла, нас не хочет! Давайте все морочить: – Мы здесь! – Я здесь, Оля! – Я здесь, Нина! – Я здесь, Верочка! Мяу! – Вот смехота! Тонким голосом Кричи по-бабьему. – Ребята, не балуйтесь У гроба, у смерти. – А ловко ты Прикладом вдарил. Как оно запоет, Зазвенит, заиграет И птицей, умирая, полетело. Аж море в непогоду. Слушай, там в дверях Дощечка «Прошу стучать». Браток поставил «ка» – вышло «Прошу скучать». На дверях гроба молодого, Где сестры мертвого и вдовы. Ха-ха-ха! Какое дышло. – И точно, есть о ком Скучать той барышне-вдове С седыми волосами. Мы, ветер, принесли ей снег. Ветер моря. Море так море! Так, годочки, Мы пройдем как смерть И горе. С нами море! С нами море! Трупы валяются. Море разливанное, Море – ноздри рваные, Да разбойничье, Беспокойничье. Аж грозой кумачовое, Море беспокойничье, Море Пугачева. – Я верхним чутьем Белого зверя услышал. Олень! Слышу, Пахнет белым! Как это он бахнет! За занавеской стоял, Притаился маменькин сынок. Дал промах И смеется. Я ему: «Стой, малой!» А он: «Даешь в лоб, что ли?» – «Вполне свободно», – говорю. Трах тах-тах! Да так весело Тряхнул волосами, Смеется. Точно о цене спрашивается, Торгуется. Дело торговое, Дело известное, Всем один конец, А двух не бывать. К богу мать. А плевать. «Вполне свободно», – говорю, – Это можно, Эту милость может Море оказать». Трах-тах-тах! – Вот как было: Стоит малой: «Даешь в лоб, что ли?» – «Вполне свободно», – Отвечаю. Трах-тах-тах! Дым! И воздух обожгло. Теперь лежит златоволосый, Чтобы сестра, рыдая, целовала. «Киса, моя Киса, Киса золотая». – Девочка, куда? Пропуск на кошку! Стой! – Годок, постой, Нет пропуска на кошку. В окошко! – Как звать? «Марусей.» – Мы думали – маруха, Это лучше. «За стол садитесь, гости». Прямая, как сосна, Старуха держится. А, верно, ей сродни Владимир. Сын. Она угрюма и зловеща. «Из-под дуба, дуба, дуба!» Часам к шести. – Налей вина, товарищи! Чтоб душу отвести! Пей, море, Гуляй, море, Шире, больше! Плещись! Чтоб шумело море, Море разливанное! «Свадьбу новую справляет Он, веселый и хмельной… и хмельной»… – Вот денечки. Садись, братва, за пьянку! За скатерть-самобранку. «Из-под дуба, дуба, дуба!» Садись, братва! Курится? – Петух! – О боже, боже! Дай мне закурить. Моя-тоя потухла. Погасла мало-мало. Седой, не куришь – там на небе? – Молчит. Себя старик не выдал, Не вылез из окопа, Запрятан в облака. Все равно. Нам водка – море разливанное, А Богу – облака. Не подеремся. Вон Бог в углу. И на груди другой – В терну колючем, Прикованный к доске, он сделан, Вытравлен Порохом синим на коже. Обычай морей. А тот свечою курит… Лучше нашей – восковая! Да, он в углу глядит И курит. И наблюдает. На самоварную лучину Его бы расколоть! И мелко расщепить. Уголь лучшего качества! Даром у него Такие темно-синие глаза, Что хочется влюбиться, Как в девушку. И

девушек лицо у Бога, Но только бородатое. Двумя рядами низко Струится борода, Как сумрачный плетень Овечьих стад у озера, Как ночью дождь. Глаза передрассветной синевы И вещие и тихие, И строги и прекрасны, И нежные несказанной речью, И тихо смотрят вниз Укорной тайной, На нас, на всю ватагу Убийц святых, На нашу пьянку Убийц святых. – Смотри, сойдет сюда И набедокурит. А встретится, взмахнет ресницами, И точно зажег зажигалкой. Темны глаза как небеса, И тайна вещая есть в них И около спокойно дышит. Озера синей думы! – Даешь в лоб, что ли? Даешь мне в лоб, Бог девичий, Ведь те же семь зарядов у тебя, С большими синими глазами? И я скажу спасибо За письма и привет. – Море! Море! Он согласен! Он взмахнул ресницами, Как птица крыльями. Глаза летят мне прямо в душу, Летят и мчатся, машут и шумят. И строго, точно казнь, Он смотрит на меня в упорном холоде! О ужасе рассказами раскрытые широко, Как птицы мчатся на меня. Летели птицами те синие глаза мне прямо в душу. Как две морские птицы большие, синие и темные, В бурю, два буревестника, глашатая грозы. И машут и шумят крылами! Летят! Торопятся. Насквозь! Насквозь! Ныряют на дно души. – Так… Я пьян… И это правда… Но я хочу, чтоб он убил меня Сейчас и здесь, над скатертью, Что с пятнами вина, покрытая стеклом. Море! – Шатия-братия! Убийцы святые! В рубахах белых вы, Синея полосатым морем, В штанах широких и тупых внизу и черных, И синими крылами на отлете, за гордой непослушной шеей, Похожими на зыбь морскую и прибой, На ветер моря голубой, И черной ласточки полетом над затылком, Над надписью знакомой, судна именем. О, говор родины морской, плавучей крепости, И имя государства воли! Шатия-братия, Бродяги морские! Ты топаешь тупыми носками По судну и земле И в час беды не знаешь качки, Хоть не боишься ее в море. Сегодня выслушай меня: Хочу убитым пасть на месте, Чтоб пал огонь смертельный Из красного угла. Оттуда бы темнело дуло. Чтобы сказать ему «дурак!» Перед лицом конца. Как этот мальчик крикнул мне, Смеясь беспечно В упор обойме смерти. Я в жизнь его ворвался и убил, Как темное ночное божество. Но побежден его был звонким смехом, Где стекла юности звенели. Теперь я Бога победить хочу Веселым смехом той же силы, Хоть мрачно мне сейчас И тяжко. И трудно мне. Бог! я пьян… – Назюзился… наш дядя… А время на судно идти. – Идем! – Я пьян, но слушай… Дай закурим! И поговорим с тобою по душам. Много ты сделал чудес, Только лишь не был отцом. Что там! Я знаю! Ты девушка, но с бородой. Ты ходишь в ниве и рвешь цветы, Плетешь венки И в воды после смотришься. Ты синеглазка деревень, Полей и сел С кудрявою бородкой, Вот ты кто. Девица! Хочешь, Подарю духи? А ты назначишь День свиданья, И я приду с цветами, Утонченный и бритый, Томный. Потом по набережной, По взморью мы пройдемся. Под руку, Как надо! Давай поцелуемся. Обнимемся и выпьем на «ты». Иже еси на небеси. Братва, погоди, Не уходи, не бесись! Русалка С туманными могучими глазами, Пей горькую! Так. Братва! Мы где увидимся? В могиле братской? Я самогона притащу, Аракой бога угощу И созовем туда марух. На том свете Я принимаю от трех до шести. Иди смелее: Боятся дети, А мы уж юности – прости. Потом святого вдрызг напоим, «Одесса-мама» запоем. О боги, боги, дайте закурить! О чем же дальше говорить… Пей, дядько, там в углу! Ай! Он шевелит устами И слово произнес… из рыбьей речи. Он вымолвил слово, страшное слово, И это слово, о, братья, – «Пожар!» – Ты пьян! Нет, пьяны мы. – До свидания на том свете. Даешь в лоб, что ли? – Старуха! ведьма хитрая! Ты подожгла? Горим! Спасите! Дым! – А я доволен и спокоен. Стою, кручу усы, и всё как надо. Спаситель! Ты дурак. – Дает! Старшой дает! В приклады! Дверь железная! Стреляться? Задыхаться?

Старуха (показываясь).

Как хотите!

7 ноября 1921

Настоящее^*

I

Над белым сумраком Невы, У подоконника окна, Стоял, облокотясь, Великий князь. «Мне мил был Сумрак сельской хаты И белая светелка, Соломенная челка Соломы черной и гнилой, Ее соломенный хохол И на завалинке хохол. И все же клич „царей долой!“ Палит и жжет мне совесть. Лучи моего духа Селу убогому светили, Но неприязненно и сухо Их отрицали и не любили. „Он захотел капусты кислой“, Решил народный суд. А я ведро на коромысле Пою, их <вечером> несут. Суровою волею голи Глаголы висят на глаголе. Я, самый верхний лист На дереве царей, Подземные удары Слышу, глухой подземный гул. Нас кто-то рубит, Дрожат листы, И вороны летят далече. Чу! Чую, завтра иль сегодня Все дерево на землю упадет. Железа острие нас рубит, И дерево дрожит предсмертной дрожью». Нежнее снежной паутины И снежных бабочек полна, Над черной бездною ночей Летела занавесь окна. И снежный камень ограничил, Белее чести Богоматери, Его высокий полусвод. «Народ нас создал, возвеличил. Что ж, приходи казнить, народ! Какой холодный подоконник! И смотрят звезды – вещий сонник! Да, настежь ко всему людей пророческие очи! Придет ли смерть, загадочная сводня, И лезвием по горлу защекочет, Я всё приму сегодня, Чего смерть ни захочет. Но сердце темное пророчит. Что ждет меня – какая чаша? Ее к устам моим несу! Глухой острог, затерянный в лесу, Среди сугробов рудники И ты, печальная параша, Жестоких дней приятельница, Там полетят в меня плевки, Я буду для детей плевательница? Как грустен этот мир! Время бежит, перо писарей Торопится, Царей Зовет охолопиться… И буду я висеть на виде; А может, позже Меня удавят те же вожжи, Какими их давили. Смерть! Я – белая странница! Чего ты хочешь – напиши! Какое нынче вдохновение ее прихода современнее? Ранней весной, не осенью, Наше сено царей будет скошено. Разлукой с небом навсегда, Так наземь катится звезда Обетом гибели труда. Ах, если б снять с небесной полки Созвездий книгу, Где всё уж сочтено, Где жизни нить, и плахи нить, и смеха нить В едином шелке Ткало веретено, Покорно роковому игу, Для блеска звездных игол. И показать людей очей корыту Ее задумчиво-открытую… Мне станет легче извинить И палача и плаху, И даже лесть кровавому галаху. Часов времен прибою внемля, Подкошенный подсолнух, я Сегодня падаю на землю. И вот я смерти кмотр. Душа моя готовится на смотр Отдать отчет в своих делах. Что ждет меня? Глухой темничный замок, Ужимки за решеткой самок, Толпа безумных дураков И звон задумчивых оков? И я с окованной рукой, Нарушив прадедов покой, Сойду туда?»

II

1

Голоса и песни улицы

Цари, цари дрожали, Цари, цари дрожат! На о, На обух Господ, На о, На обух Господ, На о, На обух Царей, Царя, Царя, Народ, Наро, Народ, Кузнец, Моло, Молотобоец. Наро, Народ, Берёт, Берё Берет Господ, На о, на о царей Берет, Кладёт Народ, Моло, Молотобоец Царе Царей На обух, Пусть ус Спокоятся В Сибй, В сибирских су, Сугро, Сугробах белых. Господ, господ кладет, Кладет, кладет Народ, Кладет, Кладет Народ, Кладет белого царя, Кладет белого царя! Белого царя! Белого царя! – Царя! А мы! – А мы глядим, а мы, а мы глядим! Цари, цари дрожат! Они, они дрожат!

Великий князь

Что? Уже начинается?

(Смотрит на часы).

Да, уже пора!

2

Голоса с улицы

Мы писатели ножом! Тай-тай, тарарай, Тай-тай, тарарай! Священники хохота, Трай-тай, тарарай. Священники выстрелов. Запевалы смерти, Трай-тай, тарарай. Запевалы смерти, Отцы смерти, Трай-тай, тарарай. Отцы смерти. Трай-тай, тарарай. Сына родила! Трай-тай, тарарай. Сына родила! Невесты острога, Трай-тай, тарарай. Сына родила! Мыслители винтовкой, Трай-тай, тарарай. Мыслители брюхом!

Великий князь

Да, уж начинается!.. В воду бросила! Тай-тай, тарарай. В воду бросила! Тай-тай, тарарай. В воду бросила!

3

Кто? – Люди! А, бог на блюде! Подан. – Бог на брюхе! – С новым годом! – Пли! – Одною меньше мухой. – Пли! Шашка сбоку! – К сроку! С глазами борова Свинья в котле. – Здорово. Рази и грей! В посылке – олово. Священник! – Милости просим! – Алых денег Бросим! – А, прапор! добро пожаловать! Ты белый, а пуля ала ведь! Городовой на крыше! – Прицелы выше! Бог на пузе! – В общий узел! Площадь очищена! – Винтовка, пищи на! Красная подкладка. – Гладко! А вон проходит красота Вся в черном, но дымится дуло. – Ни черта! И она уснула. Священник! – Отсыпь свинцовых денег! В слуховом окне пулемет! – По черной лестнице – вперед! Пристав! – Чисто. Ты, белая повязка! – Салазки!!! Лежат поленницей дров… Наколотили… кровь. Среди прицелов бешеных Сестра идет помешанная И что-то поет из «Князя Игоря». – Вдогонку! Выгорело. На палках Бог! – Перо им в бок! Пьяные бары. – В Самару. Плывет белуга. – В Калугу! Идут, молчат, ни звука! Крадутся. – В Москву! Пли! На уру! – Тпру! Тах-тах-тах! Идут Люди закона С книгами! – Дать капли Дона! Выгоним! Идут вновь. – Муху на бровь. – Стой! Здесь Страшный Суд! Пли! – Тут! Ловко! Река! Горит винтовка! Горит рука! Еще гробокопы! – Послать в окопы! С глазами жалости… – Малой! – Стреляй! Не балуйся! Разве наши выстрелы Шага к смерти не убыстрили?

4

Мы писатели ножом, Тай-тай, тара-рай! Мы писатели ножом. Священники хохота. Тай-тай, тара-рай, Священники хохота. Святые зеленой корки. Тай-тай, тара-рай. Святые зеленой корки. Запевалы паденья престолов. Тай-тай, тара-рай. Скрипачи на брюхе богатых, Тай-тай, тара-рай. Невесты острога, Тай-тай, тара-рай. Свободные художники обуха. Знайте: самый страшный грех – Пощада!

Великий князь

Началось! Оно! Обугленное бревно Божественного гнева Качается, нацелилось в окно. Тай-тай, тара-рай. Художники обуха. Невесты острога. Тай-тай, тара-рай. В воду бросила! Тай-тай, тара-рай. В воду бросила! Мощи в штанах, Святые мощи в штанах, Тай-тай, тара-рай. Мощи в штанах. Раска, Раскаты грома, Горя, Горят хоромы.

5

Ах вы, сони! Что по-барски Вы храпите целый день? Иль мила вам жизни царской Умирающая тень? Иль мила вам плетки древней Налетающая боль И в когтях цинги деревни Опухающая голь? Надевайте штаны В насекомых и дырах! Часы бар сочтены. Уж лежат на секирах. Шагайте, усачи И нищие девчонки! Несите секачи И с порохом бочонки! Братья и мужья, У кого нет ножа, у того есть мышьяк! Граждане города В конском дымящемся кале, Вас кричат ножи, Вас ножи искали! Порешили ножи, Хотят лезвием Баловаться с барьем, По горлу скользя. Целоваться с барьем, Миловаться с барьем, Лезвием секача Горло бар щекоча, Лезвием скользя, – А без вас нельзя! Иди, беднота, Столичная голь! Шагай, темнота, Как знамя – глаголь! Несите нажим с Горячего поля. Войском нищим, войском нищим, Чем блеснув за голенищем? Хлынем! Хлынем! Вынем! Вынем! Жарко ждут ножи – они зеркало воли.