Том 4. Маски

Белый Андрей

Вылетел.

* * *

Став безобразной, мадам Тигроватко казалась совсем индианкою.

— Ну, а зачем вы меня приплетаете: женщину… Разве нельзя — в другом месте?

Велес с разволнованным, бабьим, с каким-то слюнявым лицом заваракал, как старый фагот, в аллегретто пустившийся хриплым «пьяниссимо»:

— Негде: везде наблюдают… От вас он — на фронт: в запакованном виде… Захватим на улице; и — с ним: сюда… Вы отпустите вашу прислугу, конечно; уедете сами; ключ — нам, чтоб Лебрейль с чемоданом приехала, — с визою, сертификацией, паспортом;

место, купе, будет занято; не Булдуков, — ваш Роланд постарается; в «Пелль-Мелле» знают, что может в любую минуту исчезнуть: на фронт… Такова его миссия, данная Фошем: се-крет-ней-шая-я… Больше — негде: везде следит око; а арестовать — невозможно: посольство, английское, тотчас вмешается… Фронт же, — там пули, там газы… Уехать живым ему нужно отсюда… И только отсюда!

Он так посмотрел, что «мадам», закрывая свой нос, из прощелочка пальцев глядела напуганным глазиком.

— Ведать не ведаю…

И — помолчали.

— Что «он»?

— Представляет собой замечательный просто феномен.

И — светски:

— Для дела союзников, — бросился корпусом, — вы предоставите комнату — нам?

Тигроватко ж, спиною к нему, надув губы и носом капризно бодаяся в веер:

— Гамэн… Я не знаю, — зачем это комната вам: еще девочку с улицы мне приведете?

Он — тоже гамэном:

— Француженку вам приведу; с темпераментом; пальцы — стальные; веревку на шее затягивать — может.

«Мадам», сделав вид, что она спохватилась, — на Дверь: громким сестринским голосом:

— Милочка, — скоро?

Кикимора

А капитан Пшевжепанский, оскалясь, кричал в телефон:

— Ездуневич?

— Прекрасно, корнет Ездуневич!

— К кому?

— Где, в котором?

— Дом?

— Шесть?

— Табачихинский?

Из коридорчика, точно из ада, явились: мадам Тигроватко с Велесом; пан Ян, не без юмора, бросивши трубку, руками разъехался:

— Ну, — поздравляйте: увижу сейчас знаменитость.

— Какую?

И щелкнула гнутым листом подоконница.

— Самую, — эту: Коробкина.

Жолоб взвизжал.

Непещевич:

— Скажите!

Мадам Тигроватко:

— Пожалуйста!

И отчего-то все трое, — как лопнут от хохота.

Грохнула крыша.

Мадам приложила свой палец к губам и показывала на гостиную, громко воскликнувши:

— Милочка, — так вы готовы?

В гостиной стояла Леоночка с красным распухлым, надувшимся ртом перепудренного синевато-зеленого и лупоглазого личика; так изменила прическа: на взбитых волосиках, напоминающих шерсть завитого барашка, тропической бабочкой встал желтый бант, отчего вся фигурка, — безбокая, с грудкой-дощечкою, в стареньком, черненьком платьице напоминала б кикимору, если б не шаль —

— ткань сквозная, тигриная (бурые полосы

в желтом); —

— она закрывала покатые плечи и талийку, падая и волочася по полу.

Мадам Тигроватко все это швырнула из шкафа, сажая под зеркало; прочее — дело Параши: завивка, прическа; сама лишь раскрасила губы.

* * *

— Ну — едемте… А во сервис… [105]

Тигроватко

вошла из передней, ведя Непещевича с

громкими вскриками о Ван-дер-Моорене: друг знаменитостей Франции!

105

А во сервис (фр.). — К вашим услугам.

Видели в окнах: и гонит, и воет, обхватом качаясь, чтоб взвиться со всем, что ни есть, на земле; и — качаться со всем, что ни есть, на земле; басом охало где-то; и писком под окнами белые пыли бесились; и вдруг — между басом и писком, — страдающий, громкий, грудной, человеческий голос.

Велес-Непещевич ведет их

Проход в первый зал, отделенный ступенью; шатня и туда, и сюда: шаркотали, шарчили, шатели, бежали в уборные…

В далях — жары: разлетались света из-за хмари — янтарными, красными, голубоватыми пятнами; даже не комната, а человечник, где головы, плечи, и груди, и спины, слипаясь, закрыли и стены, и столики.

Стены — цвет моли; такие ж диваны у стен; полосатые, голубоватые шторы в квадратах оранжевых.

Тут же — эстрада, где над головачащими, лающим, пьющим, жующим кишением — фрак капельмейстера, куцего; вовсе немые смычки тарантят; и метаются локти; один ерундан барабана.

Велес-Непещевич, Леоночка и Тигроватко не шли, — перетискивались, растираясь боками чрез хавки и гавки; их мелкой трусцой обогнал беломордый пиджак, подрожав подбородком; все бросилось пятнами.

Кто-то курносый, затянутый в серую пару, показывал гребни лопаток; и рот разрывая, бросал кружку пива в такие же кружки; и кружкою бился о них; и ходулила дылда вдали; и обсасывал кто-то, вцепившись в коричнево-желтую кость, — эту кость; и какой-то художник, наверное, сивая масть, закачавшися на каблуках, стал икать на мадам Тигроватко; и дама в фуляровой шали, с гранатовой брошкой, голила руками; ей в спину — ерзунчик: стаканом вина:

— Ооо!

— Отстаньте.

Пристулил к компании:

— Ну, тилиснем!

Хитронырый пролаз — тилиснул, сделав вид, что фривольничает перед маленьким сдохликом (видно — со средствами): деятель желто-оранжевой прессы, а глазки — грязцой поедали грудиночку дамскую, — лиф «Фигаро»: черный, белковый: рюмочка! Сине-лиловый букетец фиалок в корсаже; и — шурш желто-красных «дэссу» из-под юбки, отделанной кружевом.

Бросилось все это из перезвона ножей, из икания, гавка, раскура.

Забились в пороге второй, пестрой зальцы, где ус тараканий, военно, с цоками шпоры, с «пардон» разделяя толпу, волочил мимо стуло.

Вино подают, а не пиво; и — воздух, и — чистые скатерти.

И уж за пестрой эстрадою вздетая комната, — почти пустая; ковер заглушает шаги; заказ столиков по телефону; и ткань — ярко-тигровая: красно-бурая, с черчем полос черно-бурых; и — черное, вылитое серебро канделябров, серпчато изогнутых; каменно матовы пепельницы; темно-бурый медведь из угла поднимает поднос на серебряный блеск —