Том 4. Наша Маша. Литературные портреты
Шрифт:
– Что я тебе обещала?
– Ты дашь?
– Ну, дам. А что я тебе обещала?
– Маленький кусочек хлеба.
Изголодалась бедняга.
. . . . .
Нашла в песке гривенник и все утро носится, шумит вокруг этого клада. Строит планы, что она купит на эти сокровища:
– Тебе конфет, маме конфет, Маше конфет, тете Минзамал конфет…
14.09.59.
Спрашиваю:
– Ты сегодня гимнастикой
– Да, – говорит, – занималась.
И вдруг узнаю – не занималась. Огорчился, а потом понял, что так соврать для нее ничего не стоит, поскольку вся жизнь для нее – игра, то есть то же вранье.
Отучать ее сейчас от такой лжи трудно. Да и нужно ли? Добро бы не приучить к настоящей, сознательной, корыстной лжи!
. . . . .
После обеда была у меня. Я лежал с газетой, а она взгромоздилась в кресло у письменного стола и заявила:
– Я ляботаю.
Сидит, «пишет». Я уже не папа, а сын ее – Алеша. Я говорю:
– Мама, не закрывай дверь!
(Это я пародирую Машины вечерние возгласы, обращенные к маме или к тому, кто находится в это время в столовой.)
– Спи, Алеша!! – говорит она очень строго.
Я начинаю хныкать:
– Открой дверь!..
– Нет! Не открою. Я ее вот так!
Захлопнула воображаемую дверь, да еще: трык!
Я говорю:
– На ключ?!!
– Да, на ключ. Я ляботаю. Чернилами пишу. Не мешай мне. Скоро книгу тебе буду читать…
Внезапно взглядывает в окно.
– Папа! Папа тоже хочет ляботать.
Я говорю:
– Ну, пусти его.
(Между прочим, в такой игре-импровизации сюжет развивается как в сновидении: в нем если и есть логика, то своя, немного сумасшедшая.)
Машка вдруг замечает в углу на полу две портативные пишущие машинки.
– Это чейные чемоданы?
– Какие чемоданы? Где?
– Папин и твой?
Я говорю:
– Ну, написала рассказ? Читай, пожалуйста.
Она берет воображаемую рукопись, держит ее на двух ладошках, очень близко от своего носика, и – «читает». Бормочет что-то. Внезапно опускает рукопись, строго взглядывает на меня.
– Алеша, кто тебя трогает сзади? Тебя папа трогает сзади. У папы грязные ногти.
Потом говорит:
– Алешенька, посади меня, как ты сидел.
Каким-то чудом, как бывает тоже только в сновидениях, я понимаю, о чем она говорит: просит посадить ее так, как сидел я, когда читал недавно ей и маме свой рассказ… А сидел я в кресле, лицом к кровати.
Сажаю автора лицом к читателю. Автор начинает читать:
– Одна деичка… ее звали Пусинька… один раз пошла в лесок…
Дальше начинается невнятное бормотанье, и у слушателя возникает грустное предположение: не таким ли невнятным бульканьем звучит и для Маши мое авторское чтение?!
Через две минуты
– Я второй рассказ буду читать.
И вдруг бежит к окну и радостно вскрикивает:
– Папочка!!!
Я говорю:
– Давай его сюда!
Она подает мне – не очень бережно – маленького папу, я кладу его на кровать рядом с собой.
Она кричит:
– Еще папа!!!
Я беру второго папу.
– Еще!
– Третий папа. Четвертый папа…
Машка увлеклась. Папы летят как дрова или арбузы. Я не успеваю считать:
– Двадцатый папа… двадцать первый папа… двадцать второй папа…
Она кричит:
– А у меня еще сколько папочек!..
. . . . .
В десятом часу мама пошла провожать тетю Лялю. Машка еще не спала. Меня попросили покараулить ее. Я взял книгу, бумагу, вечное перо и сел в столовой за обеденный стол. Она попыталась было устроить небольшой цирк: вылезла из-под одеяла, встала, подошла к изножью, пыталась заглянуть в столовую и заговорить со мной. Я решительным образом заявил, что если она тотчас не ляжет, я закрою дверь и уйду.
Легла, только попросила:
– Покрой меня.
Я укрыл ее одеялом, поцеловал, вернулся в столовую и – жду. Знаю, что не выдержит, заговорит. Но – о чем?
– Алеша!
Я молчу.
– Алешенька!
– Ну, что?
– Ты помнишь, мы на улице потеряли листик?
– Какой листик?
– Листик на улице потеряли! Помнишь?
Я не помню, но огорчать ее не хочу. Говорю:
– Ну, помню. Ну и что?
– Мы потом пойдем и найдем этот листик?
– Хорошо, мамочка. Пойдем и найдем.
15.9.59.
Я сказал Маше, что видел индюшку, и она, захлебываясь, не договаривая, сообщила маме:
– Папа… папа… ин-дюш-ка…
А мама сострила:
– Папа – индюшка?
– Да нет! (Даже рукой взмахнула.) Папа видел индюшку!..
Неуместный смех, юмор не вовремя раздражают, вызывают досаду. Это не один раз я замечал.
. . . . .
А сама острит на каждом шагу, где только можно.
Обувается. Я пытаюсь объяснить ей, что такое правая и что такое левая сторона. Говорю:
– Какой рукой ты кушаешь – это правая.
Беспечно, почти не думая:
– Я ногой ем.
А может быть, и логика есть в этом ответе. Ведь речь шла о правой ноге, на которую надо было правильно надеть сандалик. Так при чем же тут правая рука?
. . . . .
Поздно вечером, кончив работу, предложил Машке пойти в магазин и купить арбуз.
– Настоящий?
– Да. Настоящий.
Ликование было резко пресечено мамой.
– Что? Куда?? Что вы задумали?! Фантазеры! В девятом часу!