Том 4. Наша Маша. Литературные портреты
Шрифт:
. . . . .
Кажется, впервые за все лето отец выспался и встал сегодня более или менее бодрый и веселый. Занимался с Машей гимнастикой. Маша все время напоминала ему, что он не папа, а Алеша. А папа – тот у себя сидит, «ляботает», книжки пишет. Занимались мы сегодня под его окном. При этом кричали:
– Папа, смотри! Папа, ты видишь?
26.8.59.
Мама ходила на рынок и вернулась оттуда огорченная. В связи с холодом и разъездом
Мама говорит тете Минзамал:
– Без творога и сметаны мы погибнем.
Машка смотрит на нее, таращит глазенки, пытается что-то понять, потом спрашивает:
– Я тоже погибну?
27.8.59.
Весь день вчера просидели дома. На дворе творилось такое, чего не только Машка, но и более пожилые члены нашего семейства не видывали еще. Ураганный ветер такой силы, что на ногах трудно было держаться. Говорят, повалило много деревьев. У нас в садике лежит огромный, искореженный кусок толя, – ветер сорвал его с крыши молочного магазина. Не горит электричество. В Ленинграде, говорят, в реках и каналах поднимается вода.
И – холодно. Не верится, что еще совсем недавно мы изнывали от жары.
И все-таки мы с Машкой вчера вечером отправились на прогулку. Оделись потеплее (Маша в зеленом своем фрицевском пальтеце, в берете, на ногах длинные чулочки) и потопали в лес. По пути зашли на почту, опустили каждый по письму.
Наслаждались безлюдьем, осенними запахами, влажной пахучей свежестью. В лесу тихо, только над головами у нас шумит и поет, а там, где просеку наискось пересекают телеграфные провода, – там уже не поет, а завывает и плачет (это Маша остановилась и спросила у меня: «Кто это плачет?»).
Бродили довольно долго, но нашли всего два гриба: подберезовик и моховичок. Утром и днем кто-то основательно прочесал лес. Впрочем, нам и некуда было бы складывать грибы – корзинок мы взять с собой не догадались. Не такой и лес, чтобы запасаться корзинами…
. . . . .
Спать вчера легли рано – не было электричества.
Между прочим, Машка впервые увидела свечу. Маме в магазине подарили огарок, и она принесла его и стала зажигать.
– Это что? – спросила Машка.
Ей объяснили:
– Это называется свеча.
А Машкин папа когда-то, не очень, казалось бы, давно, спросил у своей мамы:
– Это что?
И ему объяснили:
– А это, Лешенька, называется электричество.
. . . . .
Совсем запуталась Машка. Где мама? Кто Маша? Кто папа? Кто Алеша?
Вчера вечером заходила ко мне. Просит конфетку. Я дал.
– А теперь, – говорит, – Маше дай.
И себя пальчиком в грудку. Хитрюга!
Я говорю:
– Ах, вот как? Ты – Маша?
– Нет, нет, я – мама!
Достаю конфету. Говорю:
– Это – Машеньке.
Не берет.
– Ты что ж не берешь конфету? Я ж сказал: это Маше.
Качает головой. Стойко держится. Для
Впрочем, педагогический смысл в этой игре есть. Алеша и Маша должны играть роль хороших детей. А маленькой «маме» мы имеем право в нужном случае сказать: «Какая же ты мама, если вести себя не умеешь?!»
А причина все та же: то, что Машка – единственная, что у нее нет братика и сестрички. Не хватает общества, коллектива.
Все-таки надо найти меру даже в игре.
Сегодня утром Машка завтракала. Кормит ее Минзамал. Я у нее спрашиваю:
– Куда ушла Елена Семеновна?
Минзамал не успела ответить, как ее перебивает Машка:
– Нет. Я – мама!
– А разве я сказал «мама»? Я говорю: Елена Семеновна.
Что же это, братцы, такое: значит, мы и между собой должны именовать себя «Машей» и «Алешей»? А Минзамал я должен говорить: «Где Машенька?», подразумевая под этим: «где Элико Семеновна?»
Нет, дружочек Маша, не выйдет!
Надо утвердить правило: делу время, потехе час.
28.8.59.
Перед завтраком слышу – горько плачет. В чем дело? Оказывается, мама стригла ей ногти и нечаянно отрезала кусочек того белого пятнышка, которое, как известно, предвещает получение подарка.
Рыдает и кричит:
– Где подаик? Подаик где?
Завтракая, тоже то и дело разглядывала свои ногти.
Показывает палец:
– Алеша, это что?
– Это пальчик.
– Нет, а что в пальчике?
. . . . .
Погода ненастная. Ветер. Дождь.
Но все-таки уже не так мрачно, как было все эти дни. Ветер повоет, повоет и отдыхает несколько минут. Небо посветлее стало.
Сегодня наша энергичная мамсинька ездила в Сестрорецк, хлопотала, чтобы починили электричество. Оказывается, в районе больше двухсот повреждений электрической сети: ураган рвал толстые провода как паутинку.
Все-таки холодно. В большой комнате топили сегодня печку.
29.8.59.
У Машки небольшая температура. Гулять ее не выпускали. Почти весь вечер играл с нею. Ездили на поезде в Москву. С нею и с ее двумя «понарошными» дочками. С вокзала на такси проехали к тете Вере Смирновой и к дяде Ване Халтурину. Позже приехал из Ленинграда папа (он тоже был воображаемый, «понарошный», так сказать папа-невидимка). Всей компанией мы собирались ехать в Московский зоопарк, но тут – о ужас! – Машу не понарошку, а по-настоящему позвали ужинать. Конечно, ей очень не хотелось идти ужинать. Но еще больше ей не хотелось вызвать сейчас мое недовольство. Поэтому она почти без возражений направилась к своему столику.