Том 4. Пьесы 1865-1867

Островский Александр Николаевич

Дмитрий

Не диво мне такие речи! Править Вы знаете одно лишь средство — страх! Везде, во всем вы властвуете страхом: Вы жен своих любить вас приучали Побоями и страхом; ваши дети От страха глаз поднять на вас не смеют; От страха пахарь пашет ваше поле; Идет от страха воин на войну; Ведет его под страхом воевода; Со страхом ваш посол посольство правит; От страха вы молчите в думе царской! Отцы мои и деды, государи, В орде татарской, за широкой Волгой, По ханским ставкам страха набирались И страхом править у татар учились. Другое средство лучше и надежней — Щедротами и милостью царить.

Басманов

Великий царь, являй свои щедроты И милости несчетные; но, ради Сирот твоих, для нашего спокоя, Жалей свою венчанную главу!

(Становится на колени.)

Не

дай расти и созревать измене! Изменников казни!

Дмитрий

(быстро)

А где измена? Изменник кто?

Басманов

Боярин твой великий, Василий Шуйский. Проследил измену И вывел я; она ясна как день.

Дмитрий

Не верю я. Владычество тирана Пугливого вас приучило видеть Изменников везде.

Басманов

Бояр пронырство Неведомо тебе, ты с нами не жил. Грозна была опала государей, Родителей твоих и Годунова; Но если б знать ты мог бояр крамольных Все помыслы, ты казням бы Ивана Не подивился. В самой преисподней, На самом дне клокочущего ада, Не выковать таких сетей, какими Они тебя и Русь опутать могут. Великий царь, не верь своим боярам, Не верь речам, улыбкам и поклонам — Казни ты их направо и налево, А Шуйского вперед — он всем начало.

Дмитрий

Ужасен смысл речей твоих, Басманов! Ты холодом меня обвеял. Думал Я милостью привлечь сердца народа, А ты казнить велишь.

Басманов

Я умоляю.

Входит иезуит Савицкий.

Дмитрий

(Басманову)

Я никого не осужу один И не пролью ни капли крови русской! Над Шуйским суд назначить в нашей думе Из выборных от всех чинов народа И дать ему все средства оправдаться. Оставь меня! Бучинского пошли! Басманов уходит. Ты здесь был, pater?

Иезуит

Как тебе угодно: Коль хочешь-здесь, не хочешь — нет меня. Monarcha invictissime! [8]

Дмитрий

Свершились Пророчества твои: престол московский Мы заняли.

Иезуит

Что трудно человеку, То Господу легко. Небесный промысл Ведет тебя, путем прямым и верным, К величию; да ведают народы, Что твой оплот, что твой руководитель Не есть иной кто, nisi Deus noster! [9] Да ведаешь и ты, что избран Богом Для дел великих. Ни мирская слава, Ни гром побед да не прельстят тебя! Святая церковь ждет побед духовных; Давно умы святейших наших пап Обращены на этот север дальний; Давно они московских государей, Схизматиков, апостольского трона Чуждавшихся, к спасению зовут И, scilicet [10] , к спасенью их народов. И ныне наш universalis pater [11] , Святейший Павел Пятый, умоляет Всевышнего, да дарует он силу Димитрию, второму Константину, Овец заблудших дома своего Привесть к стопам наместника Христова!

8

непобедимейший монарх! (лат.)

9

только Бог наш! (лат.)

10

разумеется (лат.).

11

римский папа (лат.)

Дмитрий

(рассеянно)

Бучинского ко мне!

Иезуит

(пожимая плечами)

Он — лютеранин!

(Уходит.)

Бучинский входит.

Дмитрий

На Шуйского донос; но я не верю Басманову: он ослеплен враждою И слишком предан мне. Василий Шуйский Умнее всех бояр; его осудят, Сомненья нет. И вот, Бучинский, средство Из бывшего врага мне сделать друга И лучшего слугу! Поздравить папу Со днем вступленья на престол Петра. Пиши ему учтивостей побольше! А вместо прежних наших обещаний — Вводить латинство — мы теперь напишем, Что мы не праздны на престоле царском. Что мы, для пользы и для блага церкви, Хотим начать войну с султаном турским. А между тем поди скажи Игнатью, Чтоб грамоты теперь же заготовил И разослал, как будет патриархом, По

городам, чтобы молебны пели За нас, царя и за царицу-мать И Господа просили, да возвысит И вознесет он царскую десницу Над бесерменством и латинством.

Бучинский

Мудрость В лице твоем воссела на престоле.

Дмитрий

Поди, пиши, Бучинский!

Бучинский уходит.

Сиротливо В душе моей! Расписанные своды Гнетут меня, и неприветно смотрят, Не родственно, таинственные лики Из темной позолоты стен угрюмых… Мне рада Русь, но ты, холодный камень, Святым письмом расписанный, ты гонишь, Ты трепетом мою обвеял душу — Я здесь чужой! Сюда без страха входят Отшельники святые только или Московские законные цари… Гляжу и жду, что с низенького трона Сухой старик, с орлиными глазами, Поднимется и взглянет грозно… грозно! И зазвучит под сводами глухими Презрительно-насмешливая речь: «Зачем ты здесь? Столетними трудами И бранями потомство Мономаха Среди лесов Сарматии холодной Поставило и утвердило трон, Блистающий нетелеными венцами Святых князей, замученных в Орде, Окутанных одеждой херувимской Святителей и чудотворцев русских, — Гремящий трон! Кругом его подножья Толпы князей, склоненные, трепещут В молчании… Бродяга безбородый! Легко тебе, взлелеянному смутой, Внесенному бурливыми волнами Бунтующей Украйны в сердце Руси, Подъятому преступными руками Бояр крамольных, взлезть на опустелый Московский трон с казацкого седла: Вскочить легко, но усидеть попробуй!» Отец названый! Я себя не знаю, Младенчества не помню. Царским сыном Я назвался не сам; твои бояре Давно меня царевичем назвали И, с торжеством и злобным смехом, в Польшу На береженье отдали. Не сам я На Русь пошел; на смену Годунова Давно зовет меня твоя столица; Давно идет по всей России шепот, Что Дмитрий жив. Опальное боярство Из монастырских келий посылало Ко мне в Литву, окольными путями, Своих покорных, молчаливых слуг На Годунова с челобитьем. В Польше Король меня царевичем признал, Благословил меня на царство папа, Царевичем зовут меня бояре, Царевичем зовет меня народ, Усыновлен тебе я целой Русью! Не твой я сын; а разве Годуновы Наследники тебе? А разве Ромул, Пастуший сын, волчицею вздоенный, Царем рожден? Как сон припоминаю, Что в детстве я был вспыльчив, как огонь; И здесь, в Москве, в большом дому боярском, Шептали мне, что я в отца родился, И радостно во мне играло сердце. Так кто же я?.. Ну, если я не Дмитрий, То сын любви иль прихоти царевой… Я чувствую, что не простая кровь Течет во мне; войнолюбивым духом Кипит душа — побед, корон я жажду, Мне битв кровавых нужно, нужно славы И целый свет в свидетели геройства И подвигов моих. Отец мой грозный, Пусти меня! Счастливый самозванец И царств твоих невольный похититель, Я не возьму тиранских прав твоих — Губить и мучить. Я себе оставлю Одно святое право всех владык — Прощать и миловать. Я обещаю Прославить Русь и вознести высоко, И потому теперь сажусь я смело На сей священный, грозный майестат.

Сцена четвертая

ЛИЦА:

Дмитрий, самозванец.

Бояре:

Мстиславский.

Василий Шуйский.

Голицын.

Воротынский.

Куракин.

Бельский.

Масальский.

Басманов.

М. В. Скопин-Шуйский, великий мечник

В. Щелкалов, дьяк.

Окольничие, думные дворяне, выборные люди, рынды, стражи.

Грановитая палата.

Трон; по обе стороны трона скамьи; близ трона на столе три короны царские.

(24 июня 1605 года)

Мстиславский, Воротынский, Голицын, Масальский, Бельский, окольничие, дворяне, выборные люди, дьяк Щелкалов.

Входит Дмитрий, впереди его рынды и Скопин-Шуйский с мечом, за ним Басманов.

Дмитрий

(перед коронами)

Короны царств моих! Еще корону Желал бы я прибавить к этим трем — Корону Крыма. Если ж наше счастье Послужит нам, то, с помощию Польши И императора, врагов Христовых Мы выгоним из царства Константина; И завоюют вере христианской Иван — Казань, а Дмитрий — Византию.

(Садится на трон.)

Все садятся по своим местам; Скопин-Шуйский с мечом и Басманов становятся по сторонам трона. Рынды впереди.

Щелкалов

Великий царь и государь Димитрий Иванович всея России созвал Бояр своих, окольничих, дворян И вас, житые, выборные люди [12] . Для государского больного дела! Его боярин, князь Василий Шуйский, Забыв Господень страх, а целованья И милостей царя к себе не помня, Виновен стал ему в изменном деле.

12

Житые люди — среднее сословие между боярами, первостатейными гражданами и черным людом.