Том 4. Повести и рассказы, статьи 1844-1854
Шрифт:
— Подлецами выдумано, — перебил его Степан Петрович.
Господин дрогнул.
— То есть как же это, Степан Петрович? Вы хотите сказать, что благородное негодование выдумано подлецами?
Степан Петрович опять головой кивнул.
Господин помолчал и вдруг засмеялся разбитым смехом, причем обнаружилось, что у него ни одного зуба не оставалось, а говорил он довольно чисто.
— Хе-хе, Степан Петрович, вы всегда такое скажете. Наш стряпчий недаром говорит про вас, что вы настоящий каламбурист.
— Брау, брау! — возразил Барсуков.
В
— Вот вам кофе.
— Брау, — проговорил ее отец. — Еще две, — прибавил он, указывая на гостей. — Борис Андреич, моя дочь.
Борис Андреич вторично ей поклонился.
— Хотите вы кофею? — спросила она, прямо и спокойно глядя ему в глаза. — До обеда еще часа полтора.
— С большим удовольствием, — ответил Борис Андреич.
Верочка обернулась к Крупицыну:
— А вы, Петр Васильич?
— И я выпью.
— Сейчас. А давно я вас не видала, Петр Васильич.
Сказав это, Верочка вышла.
Борис Андреич посмотрел ей вслед, и, нагнувшись к своему приятелю, шепнул ему на ухо:
— Да она очень мила!.. И какое свободное обхождение!..
— Привычка! — возразил Петр Васильич, — ведь у них здесь почитай что трактир. Один из дверей, другой в двери.
Как будто в подтверждение слов Петра Васильича в комнату вошел новый гость. Это был человек весьма обширный, или, говоря старинным словом, уцелевшим в наших краях, облый * , с большим лицом, с большими глазами и губами, с большими взъерошенными волосами. В чертах его замечалось выражение постоянного неудовольствия — кислое выражение. Одет он был в очень просторное платье и на ходу переваливался всем телом. Он тяжко опустился на диван и только тогда сказал: «Здравствуйте», не обращаясь, впрочем, ни к кому из присутствующих.
— Водки? — спросил его Степан Петрович.
— Нет! какое водки, — отвечал новый гость, — не до водки. Здравствуйте, Петр Васильич, — прибавил он, оглянувшись.
— Здравствуйте, Михей Михеич, — ответил Петр Васильич, — откуда бог несет?
— Откуда? Разумеется, из города. Ведь это вам только, счастливцам, незачем в город ехать. А я, по милости опеки да вот этих судариков, — прибавил он, ткнув пальцем в направлении господина, находившегося под судом, — всех лошадей загнал, в город таскавшись. Чтоб ему пусто было!
— Михею Михеичу наше нижайшее, — проговорил господин, столь бесцеремонно названный судариком.
Михей Михеич посмотрел на него.
— Скажи мне, пожалуйста, одно, — начал он, скрестив руки, — когда тебя, наконец, повесят?
Тот обиделся.
— А следовало бы! Ей-ей, следовало бы! Правительство
— Вы всё изволите шутить, — возразил отставленный приказный, — а того не хотите сообразить, что дающий волен давать, а принимающий — принимать. Притом же я действовал тут не по собственному наущению, а больше одно лицо участвовало, как я и объяснил…
— Конечно, — иронически заметил Михей Михеич. — Лисичка под бороной от дождя хоронилася — всё не каждая капля капнет. А сознайся, лихо тебя наш исправник допек? а? Ведь лихо?
Того передернуло.
— Человек к укрощению борзый, — сказал он наконец с запинкой.
— То-то же!
— А со всем тем и про них можно-с…
— Золотой человек, истинная находка, — перебил его Михей Михеич, обращаясь к Степану Петровичу. — На этих молодцов да вот еще на пьяниц — просто гигант!
— Брау, брау! — возразил Степан Петрович.
Верочка вошла с другими двумя чашками кофе на подносе.
Михей Михеич ей поклонился.
— Еще одну, — проговорил отец.
— Что ж это вы сами трудитесь? — сказал ей Борис Андреич, принимая от нее чашку.
— Какой же это труд? — ответила Верочка, — а буфетчику я поручить не хочу: мне кажется, так будет вкусней.
— Конечно, из ваших рук…
Но Верочка не дослушала его любезности, ушла и тотчас вернулась с кофеем для Михея Михеича.
— А слышали вы, — заговорил Михей Михеич, допивая чашку, — ведь Мавра Ильинична без языка лежит.
Степан Петрович остановился и приподнял голову.
— Как же, как же, — продолжал Михей Михеич. — Паралич. Ведь вы знаете, она любила-таки покушать. Вот сидит она третьего дня за столом, и гости у ней… Подают ботвинью, а уж она две тарелки скушала, просит третью… да вдруг оглянулась и говорит этак неторопясь, знаете: «Примите ботвинью, все люди сидят зеленые…» — да и хлоп со стула. Бросились поднимать ее, спрашивают, что с ней… Руками объясняется, а язык уже не действует. Еще, говорят, уездный лекарь наш при этом случае отличился… Вскочил да кричит: «Доктора! пошлите за доктором!» Совсем потерялся. Ну, да и практика-то его какая! Только и жив, что мертвыми телами.
— Брау, брау! — задумчиво произнес Барсуков.
— И у нас сегодня будет ботвинья, — заметила Верочка, присевшая в углу на кончик стула.
— С чем? с осетриной? — проворно спросил Михей Михеич.
— С осетриной и с балыком.
— Это дело хорошее. Вот говорят, что ботвинья не годится зимой, потому что кушанье холодное. Это вздор, не правда ли, Петр Васильич?
— Совершенный вздор, — ответил Петр Васильич, — ведь здесь в комнате тепло?