Том 4. Повести и рассказы, статьи 1844-1854
Шрифт:
Несколько раз забирал он в себя дух| как бы готовясь говорить, останавливался и не произносил ни слова.
— Степан Петрович, — начал он наконец, — я намерен сделать вам предложение, которое вас очень удивит.
— Брау, брау, — спокойно проговорил Степан Петрович.
— Такое предложение, которого вы никак не ожидаете.
Степан Петрович раскрыл глаза.
— Только вы, пожалуйста, не рассердитесь на меня…
Глаза Степана Петровича расширились еще более.
— Я… я намерен просить у вас руки вашей дочери Веры Степановны.
Степан
— Как? — спросил он точно таким же голосом и с таким же выражением лица, как Верочка.
Борис Андреич принужден был повторить свое предложение.
Степан Петрович уставился на Вязовнина и долго молча смотрел на него, так что ему стало, наконец, неловко.
— Вера знает? — спросил Степан Петрович
— Я объяснился с Верой Степановной, и она мне позволила обратиться к вам.
— Сейчас объяснились?
— Да, вот теперь.
— Подождите, — проговорил Степан Петрович и вышел.
Борис Андреич остался один в кабинете чудака. В оцепенении глядел он то на стены, то на пол, как вдруг раздался топот лошадей у крыльца, дверь передней застучала, густой голос спросил: «Дома?», послышались шаги, и в кабинет ввалился уже знакомый нам Михей Михеич.
Борис Андреич так и обмер с досады.
— Экая здесь теплынь! — воскликнул Михей Михеич, опускаясь на диван. — А, здравствуйте! А где же Степан Петрович?
— Он вышел, сейчас придет.
— Ужасный холод сегодня, — заметил Михей Михеич, наливая себе рюмку водки.
И, едва успев проглотить ее, с живостью проговорил:
— А ведь я опять из города.
— Из города? — возразил Вязовнин, с трудом скрывая свое волнение.
— Из города, — повторил Михей Михеич, — и всё по милости этого разбойника Онуфрия. Представьте вы себе, наговорил мне чёртову тьму, турусы на колесах такие подпустил, что ай-люли ты, моя радость! Аферу, говорит, такую для вас сыскал, какой еще на свете подобной не бывало, просто сотнями загребай целковенькие; а окончилась вся афера тем, что у меня же двадцать пять рублев занял, да в город я напрасно протаскался, лошадей совершенно заморил.
— Скажите! — пробормотал Вязовнин.
— Я вам говорю: разбойник, разбойник как есть. Ему только с кистенем по дорогам ходить. Я, право, не понимаю, чего полиция смотрит. Ведь этак наконец по миру от него пойдешь, ей-богу!
Степан Петрович вошел в комнату. Михей Михеич начал ему рассказывать свои похождения с Онуфрием.
— И отчего это ему никто шеи не намнет! — воскликнул он.
— Шеи не намнет, — повторил Степан Петрович и вдруг покатился со смеху.
Михей Михеич тоже засмеялся, на него глядя, и повторил даже: «Именно, следовало бы ему шею намять»; но когда Степан Петрович упал, наконец, на диван в судорогах истерического смеха, Михей Михеич обратился к Борису Андреичу и промолвил, слегка расставив руки:
— Вон он всегда так: засмеется вдруг, чему — господь знает. Такая уж у него фанаберика!
Верочка
— Папенька сегодня не совсем здоров, — заметила она вполголоса Михею Михеичу.
Михей Михеич кивнул головой и положил себе в рот кусок сыра. Наконец Степан Петрович умолк, приподнялся, отдохнул и начал ходить по комнате. Борис Андреич избегал его взоров и сидел как на иголках. Михей Михеич принялся опять бранить Онуфрия Ильича.
Сели за стол; за столом тоже разговаривал один Михей Михеич. Наконец, уже перед вечером, Степан Петрович взял Бориса Апдреича за руку и молча вывел его в другую комнату.
— Вы хороший человек? — спросил он, глядя ему в лицо.
— Я честный человек, Степан Петрович, — отвечал Борис Андреич, — за это я могу ручаться, — и люблю вашу дочь.
— Любите? точно?
— Люблю и постараюсь заслужить ее любовь.
— Не наскучит? — спросил опять Степан Петрович.
— Никогда!
Лицо Степана Петровича болезненно сжалось.
— Ну, смотрите же… Любите… я согласен.
Борис Андреич хотел было обнять его; но он сказал:
— После… хорошо.
И, отвернувшись, подошел к стене. Борис Андреич мог заметить, что он плакал.
Степан Петрович утер глаза не оборачиваясь, потом пошел назад, в кабинет, мимо Бориса Андреича и, не взглянув на него, проговорил с своей обычной улыбкой:
— Пожалуйста, уж сегодня больше не надо… завтра… всё… что нужно…
— Хорошо, хорошо, — поспешно возразил Борис Андреич и, войдя вслед за ним в кабинет, обменялся взглядом с Верочкой.
На душе его было радостно, но и смутно в то же время. Он не мог остаться долго у Степана Петровича, в обществе Михея Михеича; ему непременно нужно было уединиться, — притом его тянуло к Петру Васильичу. Он уехал, обещаясь на другой день вернуться. Прощаясь с Верочкой в передней, он поцеловал ее руку; она посмотрела на него.
— До завтра, — сказал он ей.
— Прощайте, — тихо отвечала она.
— Вот, видишь ли, Петр Васильич, — говорил Борис Андреич, окончив свой рассказ и шагая взад и вперед по его спальне, — мне что пришло в голову: молодой человек часто отчего не женится? Оттого, что ему страшно кажется жизнь свою закабалить; он думает: «К чему торопиться! Еще успею, может быть, чего-нибудь лучшего дождусь». А кончается обыкновенно история тем, что либо состареется бобылем, либо женится на первой встречной; это всё самолюбие да гордость! Послал тебе бог милую и добрую девушку, не упускай случая, будь счастлив и не прихотничай слишком. Лучше Верочки не найду я себе жены; а если ей недостает чего-нибудь со стороны воспитания, то уж мое дело будет об этом позаботиться. Нрав у ней довольно флегматический, но это не беда — напротив! Вот почему я так скоро и решился. Ты же мне советовал жениться. А если я обманулся, — прибавил он, остановился и, подумав немного, продолжал: — беда невелика! из моей жизни и так ничего бы не вышло.