Том 4. Повести и рассказы
Шрифт:
«Да и что такое, собственно говоря, любовь? — задал себе вопрос молодой человек. — Ведь вот, всего несколько минут тому назад, он совершенно искренно клялся в любви, а теперь чувствует какую-то унизительность этой любви и готов с радостью разорвать ее цепи».
Размышлял он и об адмирале и, обманывая его, в то же время жалел. Неужели, в самом деле, он — такой простофиля, как говорит Нина Марковна, что даже зовет жить на дачу? Возможно ли, чтобы он не догадывался?. И у него
Неглинный еще занимался, когда к нему вошел Скворцов. Диван для него уже был постлан, и молодой человек с удовольствием взглянул на него. Он пожал руку товарища и, раздеваясь, спросил:
— Вася! Что такое, по-твоему, истинная любовь к женщине, а?
Неглинный поднял с книги усталое бледное лицо и удивленно взглянул на Скворцова своими вдумчивыми закрасневшимися глазами. По обыкновению, прежде чем решить такой неожиданный вопрос, имевший мало общего с небесной механикой, которую он штудировал, Неглинный стал ерошить длинными худыми пальцами свои рыжие волосы и, после минуты-другой раздумья, во время которой Скворцов успел уже юркнуть под одеяло, — заговорил слегка докторальным тоном, точно он отвечал на экзамене:
— Истинная любовь есть полное гармоническое сочетание духовной и физической привязанности. Необходимо любить женщину и как человека, и как женщину. Если доминирует лишь одна духовная сторона, это, в некотором роде, уродство, и женщина должна быть несчастна… От этого, вероятно, жены многих великих ученых убегали от своих мужей. А если в любви преобладает одно лишь животное чувство, это, по-моему, гнусно и должно унижать достоинство порядочной женщины.
— Ну, значит, я порядочная скотина, Вася! — проговорил Скворцов, протягиваясь.
Неглинный не противоречил и снова опустил глаза на книгу.
— Но только ты, брат, слишком теоретичен и не знаешь женщин. Есть развитые и умные женщины, которые любят красивых балбесов без всякого внутреннего содержания… Мало ли таких жен… И они нисколько не считают себя униженными… Напротив, счастливы… Ты, верно, никогда не женишься!
— Пока не думаю.
— Трудно, брат, найти такой идеал любви…
— Можно стремиться к его приближению. Однако, не мешай!.
Некоторое время Скворцов молчал и снова спросил:
— Ты, Вася, любил когда-нибудь?
— Любил, — отвечал, несколько конфузясь, Неглинный.
— Замужнюю или девушку?
— Да ты чего допрашиваешь!.. Ну, замужнюю.
— И она тебя любила?
— Она и не знала, что я ее люблю…
— Зачем же ты не сказал ей?.
— К чему смущать несвободную женщину… И вообще, знаешь ли, я как-то боюсь их… Какое имею я право навязываться
— Ты, Вася, фефела порядочная! — рассмеялся Скворцов. — Играя в молчанку, ты никогда не вызовешь любви… Она тебя любила?
— Не думаю. Но расположена была, это несомненно.
— И ты все молчал?. Даже и рук не целовал?
— Циник!.. Не говори пошлостей!. — воскликнул Неглинный.
И, внезапно оживляясь, проговорил:
— Я ее так любил целых три года, Коля, что ради нее готов был перенести какие угодно страдания. Ах, что это за светлое, прелестное создание!.. А ты, свинья: «целовал ли руки?»
«Совсем фефела!» — подумал про себя Скворцов и спросил:
— Хорошенькая?
— Мне казалось в то время, что краше нее нет женщины на свете…
— А муж молодой или старик? Каков он?.
— Муж? — переспросил Неглинный, и Скворцов увидал с дивана, что лицо его друга омрачилось. — Я не стану о нем говорить, так как могу быть пристрастным. Мне он не нравится. Он был молодой и очень красивый, — прибавил Неглинный.
— И она его любила?
— Кажется, не очень… Едва ли она счастлива.
— Ты продолжаешь бывать у них?
— Их здесь нет. Они три года как уехали…
— Д-д-да, — протянул Скворцов, — это была, значит, настоящая любовь… Такой бескорыстной, возвышенной любви я еще не испытал… А все-таки, Вася, ты какой-то пентюх с женщинами… Боишься их, молчишь, краснеешь, точно красная девица… Так, братец, никакая женщина тебя не полюбит.
— И пусть, — промолвил угрюмо Неглинный…
— И, несмотря на свои возвышенные идеалы, ты женишься лет в сорок на какой-нибудь кухарке…
— Ну, это ты, брат, врешь…
Несколько времени длилось молчание, как вдруг Скворцов, уже начавший дремать, проговорил:
— Чуть было не забыл сказать тебе самое важное. Сегодня Иван Иванович говорил, что на «Грозном» вакансия, и просил передать тебе, чтобы ты бросил ученую карьеру и просился на «Грозный»…
— Иван Иванович разве в Петербурге?
— Да…
— И Нина Марковна?
— И Нина Марковна.
— И ты у них пропадал?.
— У них, — виновато промолвил Скворцов.
— Хорош! Говорил: «отравляет жизнь», а сам вечера с ней просиживает…
— Нельзя было отказаться. Такую, брат, надо вести линию… Так слушай: ты, конечно, ученой карьеры, ради Ивана Ивановича, не бросишь и в море не пойдешь?
— Разумеется.
— Так скажи своему дяде, чтобы попросил министра назначить меня на «Грозный». И упроси его съездить скорей, пока никого не назначили. А я, в свою очередь, попрошу похлопотать, знаешь ли кого?