Том 4. Повести и рассказы
Шрифт:
— Будь, что будет! — прошептал, наконец, Скворцов, стараясь более не думать о предстоящей пытке прощания. — Извозчик, пошел! Двугривенный на чай!
— Уф!
Молодой человек вздохнул, словно освобожденный от какой-то тяжести, когда на третий день свистнул локомотив, и поезд медленно двинулся, унося Скворцова из Петербурга… Она, вся в слезах, под густой вуалью, в последний раз махнула платком, а он — своим новым фетром, и скоро маленькая фигурка адмиральши скрылась из глаз, и Скворцов уселся в свое кресло у окна в каком-то странном, ошалелом состоянии, как будто
— Д-д-да! — как-то растерянно прошептал он и машинально принялся читать газету.
Какая к черту газета! Он читал и ровно ничего не понимал. Он смотрел на строчки и не видал их… Еще не вполне пережитые впечатления вчерашнего дня владели всем существом, и рой представлений о том, что было вчера, носился в его голове…
Бедная Нина! Как она его любит, и какое счастье, что он мчится!.. И этот однообразный грохот колес весело отзывается в его сердце… И мелькающие леса кажутся необыкновенно милыми… «Ах, какая он скотина, собственно говоря!» Он радуется, а эта бедная Нина… Сумасшедшая женщина! Еще слава богу, что все так благополучно кончилось и на его душе нет тяжкого греха чужого самоубийства… И этот славный Иван Иванович!.. Каково ему переносить это отчаяние своей Ниночки!
— О, господи, что такое было!. — прошептал со вздохом молодой человек.
Он отлично знал, когда, смущенный и трусивший, подъезжал к хорошенькой дачке, утопавшей в зелени, что этот редкий под Петербургом, чудный, теплый день, будет памятным деньком в его жизни, но никак не ожидал, что действительность превзойдет его ожидания… Брр…
И при воспоминании об этом «деньке» со всеми его перипетиями, Скворцову сделалось жутко, и он оглянулся вокруг. Слава богу, он в вагоне, а не там, в этом уютном гнездышке любящей женщины, и ее здесь нет. Седой хмурый старик, да какой-то молодой господин иностранного вида сидят в вагоне, ни души более… И ни одной женщины!!.
«Шабаш, Коленька! Будь ты подлец, если когда-нибудь влюбишься в замужнюю даму!» — внезапно предостерег он себя мысленно, и действительно в эти минуты находился в таком настроении, что, казалось, не задумываясь, отверг бы любовь женщины, будь она по красоте хоть сама царица Клеопатра.
И все эти подробности вчерашнего дня лезли в его голову. И он все это припоминал.
В саду так хорошо пахло распустившейся сиренью, и как ее было много, этой белой сирени! И солнце так весело глядело сверху. И адмиральша такая радостная, хорошенькая в своей шелковой пунцовой кофточке, в желтых башмаках, словно резвая девочка, сбежала с террасы навстречу и бросилась к нему, протягивая обе свои маленькие белые ручки… И вдруг испуганно остановилась!
«Что такое с Никой? Что случилось?»
В голосе ее звучала тревожная нотка, а глаза так нежно и пытливо заглядывали в его глаза. И он не выдержал этого взгляда, смутился еще более и, как-то особенно значительно и долго целуя обе ручки, виновато и робко проговорил, что его совершенно неожиданно… вчера, т. е. третьего дня, вызвали телеграммой в штаб и объявили, что он назначен в дальнее плавание.
«Но ведь он, разумеется, отказался?»
«Как он мог отказаться? Сам министр назначил… Приказано завтра же ехать».
В ушах Скворцова звучит этот
Она молча взяла его под руку и провела через сад в свой маленький кабинет рядом со спальней и затворила двери на ключ.
— Завтра ехать? — повторила она и усмехнулась нервным смехом. — Но ты не уедешь. Ты никуда не уедешь! — прибавила она дрожащим властным голосом, и глаза ее метнули молнии, ноздри трепетали, вся она точно загорелась. — Разве ты смеешь уехать? Я скажу Ванечке, чтобы он сегодня же поехал к министру и попросил его отменить назначение.
В ответ на слова, что это «невозможно», адмиральша вышла из себя. Каких только не было упреков и обвинений… Они лились градом. Он — обманщик, негодяй, подлец! Так-то он отплатил за ее любовь… Вкрался в ее сердце… молил о любви… Она его теперь презирает… Да, презирает! «Ступай вон!» прибавила она, указывая рукой на дверь.
Лейтенант никогда еще не видал Нину Марковну в таком припадке страстного негодования. Он молчал и в глубине души даже радовался, что она его презирает, находя, что презрение им вполне заслужено и что его, такого негодяя, стоит немедленно прогнать, как вдруг адмиральша с воплем бросилась к презираемому человеку на шею и, прижимаясь к нему, вся всхлипывая, как ребенок, молила не уходить… остаться…
Он пробовал ее успокоить. Каких только нежных слов ни говорил он, целуя ее руки… И, наконец, его назначили не в Тихий океан, а в Средиземное море… Плавать он будет недолго… Всего один год! — соврал он, желая утешить адмиральшу.
«Один год!.. Он это считает недолго!? Значит, он ее не любит, — ее, которая всем для него пожертвовала…»
И снова позорные упреки, снова униженные мольбы…
«Ника, останься!» «Ника, не уезжай!»
И она опустилась на колени! Господи, что это была за пытка! «Так ты все-таки едешь?» Она вдруг поднялась и побежала к столику… У нее в руках какая-то стклянка… «Прощай, Ника! Будь счастлив!» И стклянка подносится к губам.
Скворцов помертвел от страха и в то же мгновение вырвал из ее рук стклянку и бросил ее на пол, конечно, не догадываясь, что несколько усиленный прием валериана не отравил бы адмиральшу… Правда, он почувствовал его запах, но… черт же знает, какие бывают яды!.. Избавив адмиральшу от смерти, он должен был положить ее на кушетку… Бедняжка лежала в глубоком обмороке.
Насилу он умолил адмиральшу, когда она открыла глаза, не покидать этого мира… Он умолял и словами, и поцелуями, и последние, кажется, подействовали… Она обещала жить, как это ни тяжело, если он даст слово не разлюбить ее в этот год разлуки…
Он, разумеется, дал слово, но «день» не кончился… Снова угрозы… Снова мольбы… Господи! Что это был за день! Господи! Что эта была за дикая ночь! Какие бурные переходы от ласки к угрозам! Какие истерики! Наивный, он было хотел ехать за доктором, но адмиральша вдруг приходила в себя и не пускала его.
По счастью, наутро приехал Иван Иванович, и адмиральша при нем умирать не хотела… Напротив, говорила, что как ей ни грустно расставаться с добрым знакомым, но она рада, что он получил хорошее назначение.