Том 4. Произведения 1857-1865
Шрифт:
— Я надеюсь, сударыня, — проговорил Яшенька, расшаркиваясь перед Мери, — что вы не откажете мне в расположении, в котором я, по неопытности, весьма еще нуждаюсь… Я надеюсь также, что и вы, Василий Петрович…
Яшенька замялся, покраснел и в смущенье начал пощипывать свои усы, единственное преимущество, которое он приобрел короткою своею службою в кавалерии.
— Ах, Наталья Павловна! вы знаете, как мы вас любим! — отвечала Мери очень развязно и потом, прищурившись, осмотрела Яшеньку с ног до головы.
—
— Позвольте мне доложить вам, милая маменька, — отозвался Яшенька, — что, обладая такою попечительною матерью, я не имею никакого права скучать.
— Мы пойдем в сад… не правда ли, мсьё Жак? — сказала Мери.
Яшенька вопросительно взглянул на мать.
— Что ж, душечка, ты можешь идти, — отозвалась Наталья Павловна, — для тебя это даже здорово…
— Сударыня! я совершенно в вашем распоряжении! — отвечал Яшенька.
— Ах, Прасковья Семеновна, вы не поверите, как я счастлива! — сказала Наталья Павловна, когда молодые люди вышли из комнаты, — мой Яшенька меня так любит, так любит, что я даже не знаю, чем заслужила такое счастие!
— Это очень приятно! — отвечала Прасковья Семеновна.
— Поверите ли, иногда мы целый день вместе сидим и всё друг на друга глядим… Никто даже не скажет со стороны, чтоб это были мать и сын… даже ни слова не скажем друг другу… всё глядим!
— Это в наше время большая редкость!
— И уж так покорен, так покорен, что даже выйти не может из комнаты, не сказавши наперед мне * …
— Скажите пожалуйста!
— Да; я могу сказать, что бог наградил меня в этом сыне… Одно только тревожит меня, Прасковья Семеновна: мне кажется, что он недолговечен!
— Отчего же! напротив того, я нахожу, что у Якова Федорыча отличнейший цвет лица…
— Ах нет, Прасковья Семеновна! этот цвет лица ужасно как обманчив… Я чувствую, что он недолговечен.
— Я не знаю… мне кажется, что у Якова Федорыча и выражение лица… одним словом, ничто не предвещает близкого несчастия…
— Нет!.. я чувствую! я это чувствую, что скоро должна буду расстаться с ним!
Но между тем как Наталья Павловна преждевременно хоронила Яшеньку, в саду шла беседа совершенно иного рода.
— Как вы находите мой костюм? — спросил Яшеньку Базиль, — не правда ли, очень удобно?
— Да-с, со стороны удобства, я полагаю, что действительно он большого беспокойства не составляет, — ответил Яшенька.
— И главное, то хорошо, что я как две капли воды на ямщика похож! — продолжал Базиль, — знаете ли что? сшейте-ка и вы себе такую поддевку, и будем вместе пьяных ямщиков представлять!
— Я с большим удовольствием; я думаю, что маменьке будет угодно позволить мне…
— А вы еще до сих пор у маменьки позволения спрашиваете? Слышишь,
Яшенька ужасно покраснел и не знал, что ответить, потому что подобного рода вопрос еще никогда не представлялся его воображению.
— Знаете ли что, Яшенька? — снова начал Базиль, — я вам должен сказать, что это ужасно подло всякий раз у маменьки позволения спрашивать… Не правда ли, Мери?
— Ах, Базиль, можно ли так откровенно выражаться!
— Ведь этак ни одна порядочная девушка ни за какие блага в свете не захочет выйти за вас замуж… Я уверен, например, что Мери вам непременно откажет, если вы вздумаете за нее посвататься…
Яшенька покраснел до ушей и решительно сбился с толку. Положение его было совершенно ново; с одной стороны, он чувствовал, что тут есть что-то неладное, что над ним как будто смеются, а с другой стороны, думал и то, что, быть может, в большом свете и всегда таким образом действуют.
— Вы меня извините, Яшенька! — сказал между тем Табуркин, — я вас покамест оставлю, потому что в это время я задаю лошадям овес, а это у меня прежде всего… Лошадь езды не боится, только овсом ты ее не обижай…
Хотя Табуркины уже и по слуху знали о странных отношениях молодого Агамонова к матери, но, увидевши его собственными глазами, убедились, что все самые смелые предположения их были ничто в сравнении с действительностью. Поэтому-то они решились не церемониться с ним и действовать на него, так сказать, одним механическим давлением, без особенных издержек со стороны изобретательности и остроумия.
— Вы занимаетесь чем-нибудь дома, мсьё? — спросила Мери, слегка приподнимая платье и выказывая вышитую юбку и из-за нее стройную и узенькую ножку.
— Как же-с, маменьке угодно было поручить мне погреб, и сверх того, я разбирал папенькину библиотеку…
— А правда ли, мсьё, что ваша maman сама своими руками людей бьет?
— Это совершенная ложь-с; конечно, маменька иногда бывает вынуждена наказывать тех, которые нерадением или неохотным исполнением своих обязанностей навлекают на себя ее гнев, но ведь без этого в хозяйстве невозможно-с! однако и тут она действует с величайшею осмотрительностью…
— Скажите, мсьё… вам, должно быть, очень скучно?
— Никак нет-с; конечно, нынешние занятия мои не разнообразны, но я надеюсь, что маменьке со временем угодно будет доверить мне также конный двор, и тогда на мне будет лежать даже слишком много обязанностей, чтобы я хотя на минуту мог оставаться праздным.
— Скажите, пожалуйста… думали ли вы когда-нибудь… о женитьбе?
— Никак нет-с…
— И вы никого не любили?
Яшенька покраснел и потупил глаза; взор его случайно упал на ножку Мери, и неизвестно почему, все предметы внезапно закружились перед ним и самый воздух получил радужные цвета.