Том 4. Сашка Жегулев. Рассказы и пьесы 1911-1913

Андреев Леонид Николаевич

Георгий Дмитриевич.Ах, Павел, ты еще не знаешь всей глубины моего горя! Вот жалуюсь тебе, что она лжет, — а я? Я, брат, и сейчас тебе тоже лгу… нет, не смыслом, конечно, а вот выражением лица, тем, что вместо крика, — рассуждаю, как у себя в комиссии. А работа моя, которой я, как щитом, только отгораживаюсь от совести, разве не ложь? Эх! Что делать, что делать!

Молчат и ходят.

Коромыслов.Живу я довольно долго, Горя, и заметил одно: у каждого себя уважающего человека на всю его жизнь

есть одна пуля, одна-единственная пуля — понимаешь? И если ты как-нибудь поторопился, или сделал промах, или вообще ненужно ее израсходовал, то…

Георгий Дмитриевич.Понимаю, не договаривай, брат. Плохой ты утешитель, но что ж, — из песни слов не выкинешь.

Молчание. Ходят и курят.

Коромыслов.А себя ты мог бы убить, Горя? Прости, так, из интереса спрашиваю.

Георгий Дмитриевич.Я понимаю. По совести если — то не знаю. Скорее нет, чем да.

Коромыслов.А надежды никакой?

Георгий Дмитриевич.Надежда всегда есть. К несчастью.

Коромыслов.Да, к несчастью. Что же ты не пьешь вина?

Георгий Дмитриевич.Спасибо, не хочется. Кажется, уже фонари зажглись.

Оба подходят к окну и смотрят, вырисовываясь черными силуэтами на фоне посветлевшего окна.

Высоко?

Коромыслов.Шестой этаж. Пропасть!

Георгий Дмитриевич.А красиво. Так как же, Павел — жить-то ведь надо?

Оба молчат и курят, темные и неподвижные на светлом. Все более светлеет за окном, и все темнее в комнате. Тишина.

Занавес

Действие четвертое

Гости у Коромыслова. Кое-что изменено в обычной обстановке, кое-что добавлено: взятый напрокат рояль, живые цветы на столе и в вазах. В стороне стол с вином, закусками и фруктами. Большое окно на улицу наполовину занавешено. В задней части мастерской — ближайшей к авансцене — высокий занавес отделяет угол с диваном: здесь одна только лампочка в синем стекле, полутемно. Весь свет сосредоточен в глубине мастерской: там все ярко, колоритно, богато.

Коромыслов, разговаривая и шутя, внимательно работает над картиной «Саломея». Саломея — Екатерина Ивановна. Полуобнаженная, она стоит на возвышении, с опущенной головой и потупленными глазами; в протянутых руках тонкое, кажется, жестяное декоративное блюдо, на котором предполагается голова Иоанна. За роялем Тепловский Яков — пианист, дородный человек с бритым, уже раскормленным, холеным лицом и ярко-белыми заметными зубами, которыми он производит впечатление. Держится нагло и прилично. Большею частью стоят около мольберта или стола с вином два художника, товарищи хозяина: Торопец и Людвиг Станиславович. Около стола хозяйничает неумело и смущаясь мальчик лет четырнадцати, в аккуратной курточке, хорошенький — племянник Коромыслова.

Из прежних

знакомых трое, кроме Екатерины Ивановны: Ментиков, очень довольный и веселый, Алексей и Лиза. Лиза сидит одна в темном углу, тревожно прислушивается к разговорам; Алексей, одетый в штатское, бродит по мастерской, иронически и вызывающе относится ко всему, что говорят и делают художники. У него выросла небольшая бородка…

Коромыслов.Так, так, недурно… Яков, отчего не пьешь вина? — пей, за тобой некому ухаживать. Избаловали тебя дамы.

Тепловский (смеясь и показывая зубы).А тебя? Молчи, старый греховодник!

Коромыслов.Если что-нибудь в хозяйстве не так, господа, то простите холостяка. Журочка… Господа, вы все познакомились с Журочкой? — покажись им, Жура. Это мой племяш из Костромской губернии, талантливый мальчишка… Похозяйничай, Жура, не смущайся. За дамами поухаживай.

Тепловский.Ну, у тебя дам не богато.

Екатерина Ивановна (не меняя позы).А я?

Тепловский.Да какая же вы дама? Вы девица Саломея, да еще в руках у этого Ирода… Друг мой, Павел, так нельзя — ты себя компрометируешь: разве это рояль? (Берет две-три ноты.)Мог бы обзавестись настоящим инструментом: денег зарабатываешь ой-ой!

Коромыслов.Вы не устали, дорогая? Ну, потерпите, потерпите, искусству нужно приносить жертвы. Денег нет, напрокат взял, — а что, дрянь?

Ментиков.Шер метр, давайте я похозяйничаю. Я умею.

Коромыслов.Вы? Ну ладно. А поить будете?

Ментиков.Я-то? Я сам уже выпил четыре рюмки коньяку, а вот теперь ликеру… или еще коньяку? Посоветуйте, Торопец.

Торопец (издали).Ну вас к черту.

Смех.

Людвиг Станиславович.Он вчера у Торопца эскиз стащил.

Ментиков (рисуясь).Что за выражение… Так как же, Журочка… тебя зовут Жура? — что же мы теперь будем делать? Вам чего прикажете подать, Яков Львович?

Тепловский.Видно, я уж сам подойду.

Алексей.Павел Алексеевич…

Коромыслов.Что скажешь, голубчик?

Алексей.Вы это всем дамам говорите?

Коромыслов.Что такое говорю?

Алексей.Что искусство требует жертв.

Коромыслов.Всем. Они любят ласку.

Алексей.А искусство — жертвы?

Коромыслов.А искусство любит жертвы. Как ты находишь, Торопец? — что-то ты все косишь глазом.

Торопец (энергично качая головой). Нет, не нравится.

Коромыслов.Ого… А что же тебе не нравится?