Том 4. Сашка Жегулев. Рассказы и пьесы 1911-1913
Шрифт:
Екатерина Ивановна.Нет, вы шутите? Со мной ничего не делается.
Коромыслов.Это ужасно!
Молчание.
Екатерина Ивановна.Павел, пойди сюда. Ты сегодня ни разу не поцеловал меня.
Молчание.
Павел!.. Так-то вы относитесь к вашим гостям, Павел Алексеевич!
Коромыслов.Это ужасно! Екатерина Ивановна, почему вы не выгоните Ментикова?
Екатерина Ивановна.Какие глупости —
Коромыслов.Это ужасно!
Молчание.
Екатерина Ивановна.Ну, хорошо, я скажу тебе… Можно подойти к тебе? — мне трудно говорить, когда ты так далеко.
Коромыслов.Подойди.
Екатерина Ивановна подходит к нему и, перебирая рукой пуговицы на его пиджаке, смотрит ему в лицо слегка расширенными глазами; брови ее мучительно приподняты.
Ну?
Екатерина Ивановна.Послушай меня, Павел, я тебе скажу… Ты серьезно это говорил? — скажи!
Коромыслов.Да, да!
Екатерина Ивановна.Ах, не надо, не сердись, я скажу… Павел, может быть, мне лучше умереть?
Коромыслов.Ты мучаешься?
Екатерина Ивановна опускает глаза и долго в знак отрицания кивает головой.
Екатерина Ивановна.Нет.
Коромыслов.Ну, тебе больно? — и что же ты, наконец, чувствуешь, скажи! Ну, хоть иногда, в минуты просветления, ты видишь, во что ты превращаешься?
Екатерина Ивановна молча утвердительно кивает головой.
Это ничтожество, Ментиков, которого я, в конце концов, выгоню, потому что он крадет мои рисунки, я… теперь, кажется, Алексей, может быть, еще кто-нибудь… Почему уехал Алексей?
Екатерина Ивановна.Не знаю. Больше никого не было.
Коромыслов.Это правда? (Екатерина Ивановна молчит и перебирает пуговицы.)Это ужасно!
Екатерина Ивановна.Нет, правда. Больше никого не было.
Коромыслов.Это ужасно, Катя! К несчастью, я художник, на всю жизнь испорченный человек, и минутами я — как бы тебе это сказать? — даже с некоторым интересом, удовольствием вижу, как выявляется в тебе это новое и… И мне хочется раздеть тебя — нет, нет!.. и писать с тебя вакханку, Мессалину, и вообще черт знает кого. Боже мой, какая это темная сила — человек! Не знаю, чувствуешь ли ты это сама или нет, но от тебя исходит какой-то дьявольский соблазн, и в твоих глазах… минутами, конечно…
Екатерина Ивановна.Чувствую.
Коромыслов.Ты этого хочешь?
Екатерина Ивановна молча перебирает пуговицы.
Екатерина Ивановна.Не знаю. Может быть.
Коромыслов.Пусти! Екатерина
Коромыслов отрывается и ходит. Екатерина Ивановна остается на том же месте, стоит, опустив глаза и бросив руки вдоль тела. Молчание.
Коромыслов.Я не знаю, какою вы были раньше, Екатерина Ивановна, я плохо знаю вас, как плохо знаю всех женщин, которые не мои любовницы, но теперь — вы ужасны! И я ошибся: вы не вакханка. Вы что-то мертвое, умершее, и вы развратничаете или начинаете развратничать во сне!
Екатерина Ивановна.Постойте!
Коромыслов.И этакая мерзость, и этакая гнусность! Ведь когда я сошелся, сходился с вами, я ведь думал, что вы живой человек, и, как с живым, борьба и все такое — а оказался просто мародером, который грабит трупы! Ведь вы труп, вы мертвая, Екатерина Ивановна! Этакая мерзость!
Екатерина Ивановна.Постойте, постойте!
Коромыслов.И, конечно, вам нужно умереть! Просите мужа, пусть пристрелит вас — благо уже стрелял однажды!
Екатерина Ивановна.Да погодите же! Я скажу… Павел Алексеевич, вы что сказали? Надо умереть, да? Да, да, надо умереть. Но как же я умру? — я не могу, я не умею! Боже мой, что же мне делать, к кому же мне пойти? Павел Алексеевич… Павел Алексеевич, что же мне делать? (Как слепая, бродит по мастерской, натыкаясь на мебель.)Павел Алексеевич… Там, за окном, эта пропасть. Да, да, это ужасно, это ужасно! (Закрывает глаза ладонями рук и неровными шагами, колеблясь, медленно подвигается к окну. Коромыслов делает шаг к ней, но останавливается и наблюдает, невольно приложив обе руки к груди.)
Екатерина Ивановна (подвигаясь). Яиду, я иду… Господи, я иду… (Останавливается перед окном, смотрит — и, вскинув кверху руки, с неясным криком или плачем опускается на пол. Лежит неподвижно, лицом к полу, как внезапно застигнутая пулей и смертью.)
Коромыслов.Екатерина Ивановна! (Подходит, наклоняется. Осторожно касается плеча).Екатерина Ивановна, Катя, как друг… Встаньте, ну, дорогая, ну, голубчик. Нельзя же так лежать.
Екатерина Ивановна (шепотом).Мне стыдно…
Коромыслов.Не слышу!
Екатерина Ивановна (громче).Мне стыдно, что я не могу, я потом сделаю это. Оставьте меня, уйдите.
Коромыслов.Вздор, вставайте! Вы не виноваты! Да ну же, дорогая… Так, так, и лицо нечего прятать: со всяким бывает, и делать вам с собой ничего не надо. Вот я вас на креслице посажу и вина вам дам… или нет, не хотите? Ну не надо, — правда, нелепая привычка: от всего лечить вином. Ну как, лучше?