Том 4. Стихотворения, поэмы, агитлубки и очерки 1922-1923

Маяковский Владимир Владимирович

[ 1922]

Как работает республика демократическая? ^*

Стихотворение опытное. Восторженно критическое

Словно дети, просящие с медом ковригу, буржуи вымаливают. «Паспорточек бы! В Р-и-и-и-гу!» Поэтому, думаю, не лишнее выслушать очевидевшего благоустройства заграничные. Во-первых, как это ни странно, и Латвия — страна. Все причиндалы, полагающиеся странам, имеет и она. И правительство (управляют которые), и народонаселение, и территория…

Территория

Территории, собственно говоря, нет — только делают вид… Просто полгубернии отдельно лежит. А чтоб в этом никто не убедился воочию — поезда от границ отходят ночью. Спишь, а

паровоз старается, ревет — и взад, и вперед, и топчется на месте. Думаешь утром — напутешествовался вот! — а до Риги всего верст сто или двести. Ригу не выругаешь — чистенький вид. Публика мыта. Мостовая блестит. Отчего же у нас грязно и гадко? Дело простое — в размерах разгадка: такая была б Русь — в три часа всю берусь и умыть и причесать.

Армия

Об армии не буду отзываться худо: откуда ее набрать с двухмиллионного люда?! (Кой о чем приходится помолчать условиться, помните? — пословица: «Не плюй вниз в ожидании виз»). Войска мало, но выглядит мило. На меня б на одного уж во всяком случае хватило. Тем более, говорят, что и пушки есть: не то пять, не то шесть.

Правительство

Латвией управляет учредилка ^* . Учредилка — место, где спорят пылко. А чтоб языками вертели не слишком часто, председателя выбрали — господин Чаксте. Республика много демократичней, чем у нас. Ясно без слов. Все решается большинством голосов. (Если выборы в руках — понимаете сами — трудно ли обзавестись нужными голосами!) Голоснули, подсчитали — и вопрос ясен… Земля помещикам и перешла восвояси. Не с собой же спорить! Глупо и скучно. Для споров ^* несколько эсдечков приручено. Если же очень шебутятся с левых мест, проголосуют — и пожалуйте под арест. Чтоб удостовериться, правдивы мои слова ли, спросите у Дермана ^* — его «проголосовали».

Свобода слова

Конечно, ни для кого не ново, что у демократов свобода слова. У нас цензура — разрешат или запретят. Кому такие ужасы не претят?! А в Латвии свободно — печатай сколько угодно! Кто не верит, убедитесь на моем личном примере. «Напечатал «Люблю» ^* — любовная лирика. Вещь — безобиднее найдите в мире-ка! А полиция — хоть бы что! Насчет репрессий вяло. Едва-едва через три дня арестовала.

Свобода манифестаций

И насчет демонстраций свобод немало — ходи и пой досыта и до отвала! А чтоб не пели чего, устои ломая, — учредилку открыли в день маёвки. Даже парад правительственный — первого мая. Не правда ли, ловкие головки?! Народ на маёвку повалил валом: только отчего-то распелись «Интернационалом». И в общем ничего, сошло мило — только человек пятьдесят полиция побила. А чтоб было по-домашнему, а не официально-важно, полиция в буршей ^* была переряжена.

Культура

Что Россия? Россия дура! То-то за границей — за границей культура. Поэту в России — одна грусть! А в Латвии каждый знает тебя наизусть. В Латвии даже министр каждый — и то томится духовной жаждой. Есть аудитории. И залы есть. Мне и захотелось лекциишку прочесть. Лекцию не утаишь. Лекция — что шило. Пришлось просить, чтоб полиция разрешила. Жду разрешения у господина префекта. Господин симпатичный — в погончиках некто. У нас с бумажкой натерпелись бы волокит, а он и не взглянул на бумажкин вид. Сразу говорит: «Запрещается. Прощайте!» — Разрешите, — прошу, — ну чего вы запрещаете? — Вотще! «Квесис, — говорит, — против футуризма вообще». Спрашиваю, в поклоне свесясь: — Что это за кушанье такое — К-в-е-с-и-с? — «Министр внудел, — префект рёк — образованный — знает вас вдоль и поперек». — А Квесис не запрещает, ежели человек — брюнет? — спрашиваю в бессильной

яри. «Нет, — говорит, — на брюнетов запрещения нет». Слава богу! (я-то, на всякий случай — карий).

Народонаселение

В Риге не видно худого народонаселения. Голод попрятался на фабрики и в селения. А в бульварной гуще — народ жирнющий. Щеки красные, рот — во! В России даже у нэпистов меньше рот. А в остальном — народ ничего, даже довольно милый народ.

Мораль в общем

Зря, ребята, на Россию ропщем.

[ 1922]

Баллада о доблестном Эмиле ^*

Замри, народ! Любуйся, тих! Плети венки из лилий. Греми о Вандервельде стих, о доблестном Эмиле! С Эмилем сим сравнимся мы ль: он чист, он благороден. Душою любящей Эмиль ^* голубки белой вроде. Не любит страсть Эмиль Чеку, Эмиль Христова нрава: ударь щеку Эмильчику — он повернется справа. Но к страждущим Эмиль премил, в любви к несчастным тая, за всех бороться рад Эмиль, язык не покладая. Читал Эмиль газету раз. Вдруг вздрогнул, кофий вылья, и слезы брызнули из глаз предоброго Эмиля. «Что это? Сказка? Или быль? Не сказка!.. Вот!.. В газете… — Сквозь слезы шепчет вслух Эмиль: — Ведь у эсеров дети… Судить?! За пулю Ильичу?! За что? Двух-трех убили? Не допущу! Бегу! Лечу!» Надел штаны Эмилий. Эмилий взял портфель и трость. Бежит. От спешки в мыле. По миле миль несется гость. И думает Эмилий: «Уж погоди, Чека-змея! Раздокажу я! Или не адвокат я? Я не я! сапог, а не Эмилий». Москва. Вокзал. Народу сонм. Набит, что в бочке сельди. И, выгнув груди колесом, выходит Вандервельде. Эмиль разинул сладкий рот, тряхнул кудрёй Эмилий. Застыл народ. И вдруг… И вот… Мильоном кошек взвыли. Грознее и грознее вой. Господь, храни Эмиля! А вдруг букетом-крапивой кой-что Эмилю взмылят? Но друг один нашелся вдруг. Дорогу шпорой пыля, за ручку взял Эмиля друг и ткнул в авто Эмиля. — Свою неконченную речь слезой, Эмилий, вылей! — И, нежно другу ткнувшись в френч, истек слезой Эмилий. А друг за лаской ласку льет: — Не плачь, Эмилий милый! Не плачь! До свадьбы заживет! — И в ласках стих Эмилий. Смахнувши слезку со щеки, обнять дружище рад он. «Кто ты, о друг?» — Кто я? Чекист особого отряда. — «Да это я?! Да это вы ль?! Ох! Сердце… Сердце рана!» Чекист в ответ: — Прости, Эмиль. Приставлены… Охрана… — Эмиль белей, чем белый лист, осмыслить факты тужась. «Один лишь друг и тот — чекист! Позор! Проклятье! Ужас!»

* * *

Морали в сей поэме нет. Эмилий милый, вы вот, должно быть, тож на сей предмет успели сделать вывод?!

[ 1922]

Нате! Басня о «Крокодиле» и о подписной плате ^*

Вокруг «Крокодила» компания ходила. Захотелось нэпам, так или иначе, получить на обед филей «Крокодилячий». Чтоб обед рассервизить тонко, решили: — Сначала измерим «Крокодилёнка»! — От хвоста до ноздри, с ноздрею даже, оказалось — без вершка 50 сажен. Перемерили «Крокодилину», и вдруг в ней — от хвоста до ноздри 90 саженей. Перемерили опять: до ноздри с хвоста саженей оказалось больше ста. «Крокодилище» перемерили — ну и делища! — 500 саженей! 750! 1000! Бегают, меряют. Не то, что съесть, времени нет отдохнуть сесть. До 200 000 саженей дошли, тут сбились с ног, легли — и капут. Подняли другие шум и галдеж: «На что ж арифметика? Алгебра на что ж?» А дело простое. Даже из Готтентотии житель поймет. Ну чего впадать в раж?! Пока вы с аршином к ноздре бежите, у «Крокодила» с хвоста вырастает тираж. Мораль простая — проще и нету: Подписывайтесь на «Крокодила» и на «Рабочую газету».