Том 4. Стихотворения

Бальмонт Константин Дмитриевич

Лестница сна

Сначала раскрылось окно, И снова закрылось оно, А дух опустился на дно.   И сделалась вдруг тишина Такою, как ей суждено   Бывать, если встала Луна,   Молчать, ибо светит – она. Сначала, в сомкнутости глаз, В тот тихий тринадцатый час, Возник от Луны пересказ,   Приникших до чувства, лучей. И где-то светильник угас,   И где-то блеснул горячей.   Был дух равномерно ничей. Потом распустился цветок, И он превратился в поток, Беззвучно-текуч и глубок,   Из красок, менявших свой цвет. И дух он тихонько увлек   В качавший все тайны расцвет,   Где путь задвигает свой след. Тогда зачарованный слух, Тогда обезумленный дух Зажегся, и снова потух,   В себя запредельности взяв. Но тут звонкогласый петух   Пропел для рассветных забав.   И росы блеснули меж трав.

Тайное веденье

Свет

привиденный на сонных ракитах Бережно Месяц ущербный кладет. Тайное веденье в веках закрытых Глубже, чем ведает солнечный счет. Стрелки часов от зари до заката, Время считая, до тайн не ведут. Чаша цветка перед вечером сжата, Весь аромат ея замкнут, но тут. Сосредоточившись в сумрачном быте, Копит он силу в ночном бытии. Сказка ущерба скользит по раките, Черпают веденье веки мои.

Сфинксы

Мы мелькаем – мы сфинксы – мы бабочки ночи. Мы проходим и реем, как шорох вершин, В нас зеницы из тех же немых средоточий, Где высокое Солнце – всегда властелин. По расплавленным зорям, в волнах аромата, Мы в мгновенье роняем цветное Когда-то.

Кругоем

Вырвалась из творческаго лона, Искра из горящаго костра; Полная лелеемаго звона, Вот она, воздушная сестра. Вырвалась душа для начинаний, Бросила незыблемый оплот. В полночи и в огненном тумане Быстрый устремляется полет! К самому далекому пределу Первое движение крыла. К лунному белеющему телу. Огненная в лунное вошла. Солнечная сделалась полночной, Звездною обрызгалась росой. Реет ли она в ночи бессрочной? Вниз ли устремляется с грозой? Чувствуя растущую истому, Делает несчетные круги. Белая скользит по кругоему. Зоркую минуту стереги! Быстро сокращается вращенье. Больше захвати голубизны. Точка. Завершение. Рожденье. Знай полет примет, и веруй в сны!

Первая любовь

И вновь, как в первый раз, весна Первоначальна и нежна. И ткется в памяти рассказ, Как полюбил я в первый раз. Я был, но не был я поэт, Мне было слишком мало лет. Для слов еще не прибыл срок. Но всюду чуял я намек. И был и не был я поэт, Но ясно видел ткань примет. И разумел я птичий крик, И знал, о чем поет родник. Я знал, в чем смысл и в чем тут счет, Коль кошка мягко спину гнет, И свой извивный хвост змеит, А взор горит, как малахит. По ржанью лошади следил Теченье злых и добрых сил. Смотря, как ухом конь прядет, Читал я нечет или чет. По флейте иволги, я ждал, Чтоб вешний гром загрохотал. И слышал в звуке я другом, Что напилась она дождем. Призыв малиновки в кустах, «Зии», прерывный, взрывный страх, Я знал, остерегал подруг, Что ястреб близко чертит круг. Ворчанье сэтера во сне, В час зноя, говорило мне, Что и в дремоте шлет он клич И стойкой указует дичь. Раскатный голос петуха, Как возглас вещаго стиха, И луч, лежащий на полу, Вечернюю вещали мглу. Мычанье медленных коров Мне было вязью кротких слов, Что добрый им уют в хлеву, И что в довольстве я живу, Смеясь, играл бичом пастух, Он хлопал им и тешил слух. И топот вспугнутых овец Гласил, что дню пришел конец. Мне было внятно, почему Приходит ночь и стелет тьму. Мне снились лестницы в ночи, Перила – звонкие лучи. И я всходил, и я сходил, Был звон кадил, и сшибки сил. Во сне и снах – как в бездне мы, Но всходит Солнце нам из тьмы. Весна. Наш деревенский край – Держава в светлый месяц май. Как скипетр царский – каждый сук, Где шелест, лист и певчий звук. Сережки ветер для берез Из кладовых зимы принес. Запястья всюду разбросал. Бери, кто стар. Бери, кто мал. Отвеян утренний туман, Весь луг наш – синий сарафан. А там, и там, и там – лужки, Как красно-желтые платки. На ивах сколько желтых бус! Межа – ширинка и убрус. Была от Солнца здесь игла, И все пруды как зеркала. Увит кустами наш балкон, В сирени стон, жужжащий звон. В ней пчелы, осы и шмели, Средь слуг созвучий – короли. Та бабочка, что так бела, Ее снежинка родила. А махаон – игра желта, Он из осенняго листа. Там возле лужиц путевых Как много малых, голубых! Их колокольчик голубой Лукаво вытряхнул гурьбой. А сам с невиннейшим лицом Качает синим бубенцом. И чу, заводит: «Динь-динь-динь! Я цветом синь! Печаль закинь!» И трясогузка, – бег красив, – Свой меткий клювик устремив, Танцует в беге, слыша звон, И хвостик гордо вознесен. А ласточка там далеко Мне кажет белое брюшко. Сама черна и черен глаз. Ея вы знаете ли сказ? Весь круглый год была она В белейший снег облечена. Да захотелось за моря, Взглянуть, как топится заря. Летит и к Морю держит речь, И

угодила прямо в печь. Вся в саже, вырвалась едва, Но уцелела голова. И к нам. «Везде я путь свой длю. Но вас – я вас – я вас люблю!» Поет, не ведая о чем, И с первым к нам летит лучом. Летит – прядет, сидит – поет, И от нея к нам в сердце мед. И снова в Африку лететь, Смотреть, как там готовят медь. У Фараона глянет в счет, Лукавым хвостиком вильнет. И к нам. Догнать ли кораблю? «Я вас – я только вас люблю!» И я люблю тебя, с тех пор, Как существует уговор О, вестовщица, меж тобой И каждой Русскою избой. Люблю цветы, зверей и птиц, И пряжу вещую зарниц, Во ржи цветок лазурных грез, И вызревающий овес. Люба мне, мудрости пример, И гусеница землемер: – Свой мерит лист, а сорвалась, Есть шелковинка в тот же час. Тончайший шелковый канат, В родную зелень – путь назад, И там совьет себе кокон, И цветокрылья ткет сквозь сон. Люблю и майскаго жука, И трепет грустнаго смычка, Вечеровой напев стрекоз О том, что лето пронеслось. Я с каждым годом все светлей Люблю летящих журавлей. И я – случится – улечу К недосяжимому лучу. И это все, о, дальний мой! Ты чаял повести иной? Ты думал – дам тебе припасть К вину, чье имя в мире страсть? Но как же быть мне, сам реши. Я вырос в ласковой тиши, И первая моя любовь Мне приказала: «Славословь!» И славлю, славлю я с тех пор. Из славы миру тку убор. Я птичка-славка. Ты не знал? Мой дух велик, хоть путь мой мал. Я славлю мудраго Отца, И тайный, добрый свет лица. И ныне снова возвестил Расцвет всех душ и свет всех сил.

Основа

1

Желанна Духу крепкая основа. В доспехах тяжких – легкий витязь ум. Лишь взяв размерный груз в глубокий трюм. Корабль – владыка бешенства морского. Нужна для таинств мощная дуброва, Друиды в ней не праздный слышат шум. Когда в пустыне яростный самум, Верблюд и тюк – оплот и верность крова. В незрячих днях иди к громадам гор, И ты поймешь, устав алкать святыни, Что для величья нужны нам твердыни. Но только зовом правды честен спор. Стремленье – жизнь, от века и доныне. Острийным взбегом ввысь красив собор.

2

Острийным взбегом ввысь красив собор, Его кресту, от Солнца дань привета, Первее всех – мерцание рассвета, В том сердце с Миром тайный договор. Для храма – высь. Так было с древних пор. Так будет впредь. От перваго завета До песни, что мечтой еще не спета. В том духу знак и в том душе убор. Все выше, выше. Светлая отвага. Всегда идти за дальнюю черту. Высок, – узнай иную высоту. Но не забудь: Верна земная тяга. И знай, стремя к воздушному свой взор: – Начало храма – каменный упор.

3

Начало храма – каменный упор, И как бы в мире быть могло иначе? Лишь в твердом обойму мои задачи, Лишь в нем преоборю земной мой сор. Дай мрамор мне. Из кедров дай мне бор. И храм – мой дом. А пал он, – в горьком плаче Прильну к стене последней наипаче, К былой святыне проскользну как вор. И буду биться, буду верить снова, Под ликом разным, вечно – человек, Индус ли, Русский, Эллин ли, Ацтек, – Что Бог мой – Бог, и больше нет другого. До Моря – ход всех многоводных рек. Пред взрывом слов – вначале было Слово.

4

Пред взрывом слов – вначале было Слово, Везде, во всем, согласное, одно. Еще не различались высь и дно, Еще в небесном не было земного. Весь мир – блаженство брачнаго алькова, Несчетность солнц и звезд – к звену звено. Воспламененье, бег, веретено, Безмерный гуд напева волевого. Во всем, что небом стали звать потом, Распространялось рдяное цветенье, Из пламени горячие растенья. Цветы из молний. Лепестковый гром. И, вещий, я, испив вина живого, Люблю разбег богатства травяного.

5

Люблю разбег богатства травяного, Мне желтые и красные цветы Суть тайнопись древнейшей темноты, Пронзенной властью огненнаго зова. От розы и от ландыша лесного Доходит весть той цельной красоты, Где в Вечном – Он, и мир, и я, и ты, Где каждое мгновение медово. Жужжанье пчел – Его доселе хор, Начальность жизни в жаворонка влита, О Нем шуршит приречная ракита. Когда пою, веду с Ним разговор. Гроза и вихрь – безсмертная мне свита, Святая степь – душевный мой простор.

6

Святая степь – душевный мой простор, С звенящими, как греза, ковылями, С волнистым ветром, веющим стеблями, Берущим их в мгновенный перебор. Бегу тех мест, где каждый шаг – забор. Не медлю ни в людской, ни в волчьей яме. Я в вольном, голубом, округлом храме, Где все цвета сплелись в один ковер. Благодарю Всемирное Горенье, Мне давшее негаснущую цель. Я мысль. Я страсть. Я жизнь. Я взлет. Свирель. Я – Божья правда радостнаго пенья. А степь пройду, – найду иной простор, Пою леса, поля, лазурь озер.