Том 4. Творимая легенда

Сологуб Федор Кузьмич

— Карл Реймерс обманывает вас, государыня. Как и многие другие.

Чувство, похожее на мгновенный испуг, охватило королеву Ортруду. Она спросила:

— А вы знакомы с Карлом Реймерсом?

— Да, мы с ним встречаемся иногда, — сказал Филиппо Меччио.

И многое рассказывал он о Карле Реймерсе. Из его холодных, спокойных слов перед королевою Ортрудою открывалось холодное, расчетливое честолюбие Карла Реймерса. Грустные глаза ее наполнились слезами. Она сказала:

— В сущности, господин Меччио, вы не открыли мне ничего такого, чего бы я не знала раньше. В некоторых случаях он меня обманывал, вы говорите? А кто же не

обманывал нас, царствующих? Так было во все времена.

Смерть была в сердце королевы Ортруды, — улыбка на ее лице.

Филиппо Меччио был тронут задушевною грустью ее слов. Королева Ортруда протянула ему руку и сказала:

— Прощайте, господин Меччио. Я очень благодарна вам за то искусство и за ту откровенность, с которыми вы изложили мне ваши мысли. Мы враждуем внешне, как поставленные вы там и я здесь. Но, как люди, мы можем смотреть друг на друга без злобы. И о вас я сохраню приятные воспоминания. Я рада, что моя милая Афра любит вас. Возьмите от меня эту розу, — я знаю от Афры, что вы любите цветы.

Филиппо Меччио был очарован и тронут. Королева Ортруда простилась с ним и ушла. Он один возвращался по вечереющим аллеям. Королевский сад теперь казался ему прекрасным, и в просторах этого сада таилась для него величавая, торжественная грусть.

Филиппо Меччио не зашел к Афре. Он вышел на улицу, — и вдруг его настроения переменились. Словно кто-то беспощадный вылил из его души, как из широкой чаши, сладостный напиток очарования и заменил его холодною водою трезвых мыслей.

Пальмские улицы были веселы и шумны, как всегда. На широких бульварах, нарядные и бедно одетые, все казались радостными. Уличные легкие столики кафе были заняты смеющимися господами и щебечущими дамами. Никто не думал о вулкане на далеком острове, о вулкане, дым которого делал небо золотисто-синим. Никто не грустил об убитых. Никому не вспоминались пожары далеких деревень, насилия над беззащитными, слезы и вопли жен и дев и лес виселиц. Эти люди забыли свое вчера и не знали своего завтра.

Филиппо Меччио почувствовал, как умирает в его душе очарование сладких Ортрудиных улыбок. Он думал:

«Между ними и нами слишком широкая разверзлась бездна, и трупы погибших исчезли в ней бесследно. Нет мира между ними и нами и никогда не будет. Если же они, в минуты сентиментального размягчения, заговорят о примирении, — что ж! мы воспользуемся этим только для того, чтобы выиграть время. А время за нас».

В тот же вечер королева Ортруда пригласила Карла Реймерса. То была их последняя беседа.

— Я перестала вам верить, господин Реймерс, — холодно сказала королева Ортруда.

Отчаяние Карла Реймерса не тронуло Ортруду. Разлука была решена.

В сердце своем чувствовала королева Ортруда, что умерла ее любовь к Карлу Реймерсу, — что и не было этой любви, что это был только призрак любви. Все в жизни королевы Ортруды стало призрачно и мглисто, все окуталось в облак дымный, все пеплом развеялось. И только в тихих чертогах Араминты была прохлада, и утешающая тень, и голубая мечта о далекой, счастливой Елисавете.

Глава пятьдесят восьмая

Скоро нежная графиня Имогена Мелладо принцу Танкреду наскучила. Письма его к Имогене с острова Кабреры были нежны, но кратки. Вернувшись в Пальму, принц Танкред посещал Имогену все реже и наконец оставил ее совсем.

Имогена неутешно тосковала. Она все боялась чего-то и плакала. Не смела никому

открыть своего горя. Догадывалась, что отец знает. Но он молчал и был печален, и это еще более угнетало Имогену.

В это время внезапно вернулся из Парижа, взяв отпуск на два месяца, жених Имогены, молодой Мануель Парладе-и-Ередиа. Он приехал раньше, чем его ждали дома и у Мелладо.

В Париже Мануель Парладе получил несколько безыменных писем из Пальмы. В них сообщалось, в выражениях откровенных и грубых, что Имогена полюбила принца Танкреда, что принц Танкред часто посещает ее и что об их связи уже знает вся Пальма.

Безыменные письма были делом ревнивой Маргариты. Она еще надеялась так или иначе вернуть к себе принца Танкреда и думала, что Мануель Парладе поспешит повенчаться с Имогеною и увезти ее в Париж.

Мануель Парладе не поверил этим письмам ни на одну минуту и с презрением бросил их в огонь. Да и как было им поверить! Письма от Имогены, правда, приходили к нему не так часто, как в первое время после их разлуки, но все-таки были нежны, как и раньше. Правда, очень кратки были иногда эти милые письма, но Мануель Парладе объяснял это себе однообразием жизни Имогены в доме старого отца. Не о чем писать, и не пишет. Да и сам Мануель Парладе не очень-то любил писать письма. И некогда было, — так много, если не дел, то развлечений, удовольствий, интересных встреч, светских вечеров и веселых ночей.

Не поверил Мануель Парладе злым рассказам, но смутное беспокойство все же торопило его на родину.

В первый же день, полный нетерпеливого восторга, мечтая об Имогене сладко и влюбленно, он поехал из Пальмы в замок маркиза Мелладо. Быстро мчал его легкий автомобиль. Быстро проносящиеся мимо, полуприкрытые пепельно-золотою дымкою виды широких морских прибрежий казались Мануелю Парладе очаровательными. Безумное благоухание кружило ему голову и навевало сладостные мечты. В шуме волн и в шелесте свежей листвы слышалось ему милое имя, а лазурь небес, облеченная в золотистый багрянец, напоминала фиалковую синеву глаз Имогены и смуглую багряность ее щек.

Старый маркиз Альфонс Мелладо принял Мануеля Парладе приветливо. Но он казался печальным и утомленным. Мануелю Парладе показалось, что он сильно постарел за эти несколько месяцев, пока они не виделись.

После нескольких минут обычного, незначительного разговора о родных и друзьях, о последних новостях светской жизни в Париже и в Пальме, в гостиную вошла Имогена. Маркиз Мелладо сейчас же поднялся со своего места. Сказал:

— Простите меня, дорогой Мануель. Я устал и плохо чувствую себя сегодня. Позвольте оставить вас с Имогеною.

Он ушел. Имогена проводила его грустным, боязливым взглядом и робко подошла к Мануелю Парладе. Мануель Парладе, целуя руки Имогены, говорил:

— Как я рад, что опять вижу тебя, милая Имогена!

Имогена принужденно улыбнулась.

— Давно из Парижа? — спросила она.

Мануелю Парладе показалось, что Имогена словно испугана чем-то и очень смущена. С ловкостью благовоспитанного светского человека он пытался привлечь ее непринужденною болтовнёю. Все более и более удивляла его Имогена своею молчаливостью, бледностью, подавленными вздохами. И тем, что она так похудела, даже немножко подурнела и оттого стала еще более милая. Мануелю Парладе жаль было ее. И глаза у нее были с таким выражением, точно она недавно много плакала. Наконец Мануель Парладе спросил ее тревожно: