Том 4. Творимая легенда

Сологуб Федор Кузьмич

Глава пятьдесят девятая

В тоске и в страхе стояла Имогена у дверей спальни Мануеля Парладе. Графиня Изабелла Альбани укоризненно и ласково смотрела на Имогену. За нежно любимого брата готова была бы графиня Изабелла острый нож вонзить в грудь легкомысленной девочки, и повернуть нож в ране, и окровавленное тело бросить на землю, и топтать его ногами. Но сердцем любящей женщины Изабелла так понимала Имогену, так жалела ее, что сама охотно пошла к Мануелю просить его, чтобы он простил Имогену.

Имогена,

горько плача, целовала ее руки и говорила:

— Я знаю, что не стою того, чтобы вы пожалели меня, и той милости не стою, о которой молю. Но вы все-таки будьте милосердны ко мне, сжальтесь над бедною грешницею, дайте мне только взглянуть на него, только взглянуть!

Графиня Изабелла сказала Имогене ласково и строго:

— Войдите, Имогена, но не волнуйте его ничем. Сегодня вы останетесь с ним только недолго, — он еще совсем слаб. Держите себя спокойно, не плачьте. Все идет хорошо. Не отчаивайтесь. Врачи говорят, что он встанет, — но теперь ему вредно волноваться.

Обрадованная Имогена лепетала:

— Бог наградит вас за вашу доброту, милая Изабелла. Я буду совсем тихая и сниму здесь мои сандалии, я войду к нему босая, и уйду скоро, и плакать не стану.

Тихо ступая легкими ногами по бездыханно-прекрасным розам ковра, в полумраке прохладного покоя подошла Имогена к постели Мануеля Парладе и тихо, тихо стала на колени у его ног. Глаз не поднимая, едва только смея дышать, молитвенно сложивши руки, долго стояла на коленях Имогена. Услышала тихий голос Мануеля.

— Имогена! — едва слышно позвал он.

Тогда приподняла голову и молящий сквозь ресницы устремила взор на бледность его лица. Мануель Парладе лежал неподвижно и спокойно глядел на нее. Тихо говорила Имогена:

— Милый Мануель, это — я, Имогена. У ваших ног ваша Имогена. Вам лучше сегодня? Правда, лучше, Мануель?

— Да, — тихо ответил ей Мануель.

Имогена осторожно подвигалась, не поднимаясь с колен, ближе к его лицу и говорила:

— Я дам вам пить, если вы хотите. Но вы, милый Мануель, ничего не говорите, только покажите мне глазами, и я догадаюсь, пойму.

— Я буду хорошо служить вам, — правда, — и вы не гоните меня, пожалуйста, милый Мануель.

Побледневшие губы Мануеля сложились в легкую улыбку. Его правая рука, лежавшая сверх белого покрывала, сделала легкое движение к рукам Имогены.

— Милая, — тихо сказал он. — Глупенькая! Только не плачь.

— Я не буду плакать, — сказала Имогена и заплакала. — Я не буду плакать, — повторила она плача, — это только так, немножечко. Я сейчас перестану.

— О чем же ты плачешь, глупая? — тихо спросил Мануель.

— Простите меня, — говорила Имогена. — Я люблю вас, а не его. То был только сон. Злой сон, потому что вулкан на Драгонере так странно и страшно дымился, и тонкий пепел плыл по ветру, и точно недобрая вражья сила освободилась из глубоких недр земли и внушала людям злое. Это был только сон, — и все то время, пока

вас, милый Мануель, не было здесь, было для меня, как одна долгая ночь, тревожная, багряно-красная ночь. Ах, какой злой, тяжелый сон! — сказала Имогена, прижимаясь мокрою от слез щекою к краю его постели.

— А теперь моя Имогена проснулась? — спросил Мануель.

— Да, — сказала Имогена. — Солнце мое восходит надо мною, и сон мой развеялся по ветру серым пеплом. И солнце мое красное — вы, Мануель!

Протянула к нему обнаженные, трепетно-тонкие руки и тихо приникла пылающим лицом к белой прохладе его покрывала. Высокий узел черных кос расплелся, его заколы с мягким стуком упали на ковер, и черные косы, развиваясь, до полу свесились.

Мануель Парладе видел легко вздрагивающие, худенькие, полудетские плечи Имогены и смущенно успокоенные, полуприкрытые складками белого платья стопы ее ног.

Рана Мануеля Парладе, хотя и тяжелая, оказалась не опасною. Скоро он встал. Имогена опять была счастлива, потому что Мануель простил ее измену и был с нею ласков, как прежде.

Мануель Парладе простил Имогене, но не принцу Танкреду. К Танкреду он пылал ненавистью и жаждою мести. Решился вызвать принца на поединок. Два старые друга семьи Парладе, генерал Гверчино и сенатор граф Мальконти, согласились быть его секундантами. Они обратились к принцу Танкреду с письмом, в котором сообщали, что господин Мануель Парладе-и-Ередиа считает себя лично оскорбленным его королевским высочеством и что он поручил им быть его представителями в этом деле чести, а потому они просят его королевское высочество указать им тех лиц, с которыми они могли бы вступить в переговоры.

Ответа пришлось ожидать недолго. На другой же день генерал Гверчино получил письмо от одного из адъютантов принца Танкреда. В этом письме по приказанию принца сообщалось, что исключительное положение принца-супруга не позволяет его королевскому высочеству принять вызов на дуэль; притом же поединки запрещены законами государства, и принц Танкред, в силу своего высокого положения, не считает возможным подать такой пример неуважения к повелениям закона.

В городе быстро узнали и о вызове на поединок, посланном Мануелем Парладе принцу-супругу, и об отказе принца Танкреда дать удовлетворение оскорбленному. Это произвело впечатление громкого скандала.

Та часть высшего общества, которая сохраняла гордую независимость древних патрицианских родов, была оскорблена поступком принца Танкреда. Здесь находили, что Мануель Парладе имел право послать вызов принцу, и думали, что только монарх и его наследники по прямой линии могут уклониться от вызова на поединок. Несколько надменных аристократов, принадлежавших к тайной партии за принца Танкреда, вышли из этой партии; они говорили, что человек, запятнавший свою честь отказом от поединка, недостоин носить корону Соединенных Островов.