Том 4. Творимая легенда

Сологуб Федор Кузьмич

На полу лежали темные, пестрые ковры. В глубине комнаты несколько ступенек вели на небольшое возвышение, заставленное цветами, так что едва оставалось место для двоих. На узком высоком стуле — что-то вроде треножника — сидела черномазая красавица цыганка, помахивая не достающими до полу тонкими, темными ногами, на щиколотках которых, лениво скрещенных, позвякивали один о другой два золотых обруча. Ее слишком красные губы улыбались равнодушно и мудро, и равнодушно смотрели, полусонно и жутко, ее глаза, странно большие, с неподвижно страстным черным блеском. На ней была

белая тонкая сорочка, красная короткая юбка и черный платок.

Танкред взошел на ступеньки.

— Здравствуй, милая.

— Здравствуй, — тихим, низким голосом отвечала цыганка.

— Что же ты мне предскажешь?

— А мне что ж! Что с тобою будет, то и скажу.

— Хорошо или худо?

Цыганка пожала плечами, вздохнула и сказала тихо:

— Кто что ищет, тот то и находит. Дай руку. Левую.

Долго смотрела. Засмеялась гудящим тихо смехом. Заговорила нараспев:

— О, ты будешь великий и знаменитый человек. Воевать будешь, — победишь. Многие мирно тебе покорятся. В большом городе, в древнем, в громадном соборе, седой первосвященник возложит на тебя корону, и она будет золотая и железная, и блеск ее алмазов нестерпим будет для взоров. Кто же ты, дивный человек, которого так возлюбила суровая ко многим судьба? На тебе простая черная одежда, но ты не банкир, хотя и будешь богат, и не министр, — хотя и подаешь людям мудрые советы. Скажи же мне свое имя, чтобы я знала, как будут звать императора; увенчанного в вечном городе.

Танкред отвечал шарлатанке:

— Меня зовут Танкред. И это правда, что я — не банкир и не министр. Я — генерал.

На лице цыганки ничто не изменилось, и ярко-красные губы ее двигались, как во сне, когда она говорила:

— Танкред — красивое имя. В нем тебе счастие. Мудры были твои родители, когда назвали тебя так.

Танкред вынул кошелек, достал несколько золотых монет и протянул их цыганке. Но она отстранила их медленным движением голой руки и тихо сказала:

— Подержи у себя мое золото. Оно счастливое. И пусть оно растет в твоих счастливых руках. Когда слова мои сбудутся, я приду за ним, и ты дашь мне семь миллионов золотых лир. И не пожалеешь. До свидания, мудрый воин Танкред, — до дня твоего воцарения в вечном городе.

Принц Танкред вышел, слегка взволнованный и смущенный. Слишком яркий после полумрака у гадалки свет бальной залы заставил его щурить глаза. Элеонора пытливо посмотрела в его лицо.

— Ну, что она вам сказала, ваше высочество? — спросила она с оттенком фамильярности, простительной старому другу.

Танкред засмеялся:

— Не решусь сказать, что именно. Поверить ей, так очень хорошо.

Элеонора сказала с обещающею улыбкою:

— Сейчас будет танец, один из тех, которые принято называть танцами будущего.

— А кто танцует? — спросил Танкред.

— К сожалению, не могу сказать даже вашему высочеству. Это большой секрет. Да, сказать по правде, я и сама не знаю.

— Почему? Ведь мы же увидим плясунью!

— Вы не увидите ее лица.

В большой белой зале была воздвигнута эстрада, затянутая серовато-зеленым сукном. С трех сторон эстрада

была задрапирована сукнами того же цвета. Оркестр был скрыт за эстрадою, на хорах. Звуки музыки были томны. Догорание душного дня чувствовалось в них. И первые, далекие звуки приближающейся грозы.

Хозяйка провела Танкреда к одному из средних кресел в первом ряду и сама села рядом. Справа от Танкреда оказалась Имогена Мелладо.

Было жуткое ожидание и шелест слухов о том, кто и что будет танцевать. Знали наверное, из слов Элеоноры, что это не профессиональная танцовщица, а дама или девица из общества.

Принц Танкред слегка склонился к Имогене и спросил очень тихо:

— Что вы больше всего любите?

— Ночь, звезды, — отвечала Имогена, — темноту и в ней огни.

Шевельнулись складки сукна в заднем углу эстрады. Чья-то белая рука раздвинула их, — и мелькнуло вдруг на однообразно ровном фоне сукна смугло-белое с легкими переливами розовато-темных перламутров тело. Девушка в черной маске, очаровательно стройная и нежная, приблизилась к рампе. Начался странный, из мечты и воспоминаний творимый, танец.

Танкред спросил:

— Вам нравится, Имогена?

— Какая прекрасная! — тихо ответила она.

Смотрела с удивлением. Танец неизвестной плясуньи оживил в ее душе мечты и страхи ее, когда она засыпала, сладко и горько мечтая о женихе. Мечты о далеком, о милом выражали задумчивые позы и грациозные, медленные движения неведомой плясуньи.

Остановилась, голову на руку склонив… Вдруг страшный удар грома разбудил ее… Несколько тревожных поз, стремительный танец смятения и ужаса…

Развились волосы неведомой плясуньи, и бились в быстром беге по ее нагим плечам светлые волны волос.

Ветер стремительным холодом обвивал ее горячее тело. Ее глаза горели, как огни изумрудов. Ноги ее дрожали от внезапного холода.

Наконец она опомнилась. Осмотрелась. Пошла куда-то, дрожа от холода и от медленного страха. Долго блуждала и все не могла найти своей двери. Все скорее шла. Побежала.

Много дверей было вдоль ее бега. Но ни одной она не могла отворить, — все были заперты крепко. Наконец одна из них уступила отчаянным усилиям.

Остановилась. Робко прислушивалась. Тихо пошла по коврам.

Что-то опять испугало ее, и она бросилась бежать. Упала.

Лежит… Рукоплескания… Вдруг вскочила. В легком беге скрылась за стремительно распахнутою складкою драпировки.

Гости делали всевозможные предположения. Кого не называли! Спрашивали Элеонору. Но она сама не знала. Говорила:

— Я никогда не видела ее иначе как в черной маске.

Или, может быть, только притворялась, что не знает? Тонкая улыбка скользила по ее губам.

Как-то незаметно для них обоих, Танкред и Имогена очутились в полутемной, очень удаленной гостиной. Танкред первый раз остался наедине с Имогеною. Оба они были взволнованы откровенною красотою плясуньи.

Танкред спросил:

— Расскажите мне о вашем детстве.

Имогена послушно говорила. Потом Танкред заговорил с нею об ее женихе.