Том 5. Литургия мне
Шрифт:
Катя, томимая горькими мыслями, долго ходила по песочным аллейкам. Уже она не чувствовала себя победительницею. Упоенно дерзкий взгляд Ронина словно еще тяготел на ее ресницах, застя от нее шарлаховые, пунцовые и карминные очарования роз.
Прошло с полчаса. Заслышав за решеткою сада скрип колес по песку тихой Липовой улицы, Катя поднялась по четырем ступенькам в беседку у решетки. Из этой беседки видна была улица. Вывернувшись из-за угла от подъезда, пара великолепных вороных плавно
Вдруг мысль о том, что он может уехать и никогда не вернуться, пронизала Катино сердце. Не думая, что делает, Катя крикнула:
— Остановитесь!
Ронин улыбнулся почти нежно, приподнял шляпу и что-то сказал кучеру. Коляска остановилась. Ронин вышел из нее и подошел к забору. Катя сказала:
— Войдите в сад. Вот здесь, направо, калитка.
Ронин крикнул кучеру:
— Поезжай домой, — я пройдусь.
И вошел в сад. Катя ждала его, стоя у калитки. Брови ее хмурились, но на лице ее не было прежнего решительного и враждебного выражения.
— Ну что, как там обошлось? — спросила она деловитым тоном.
— Очень мило, — отвечал Ронин, улыбаясь слегка насмешливо, — меня так ласкали, утешали, как будто бы я спас целую сотню утопавших.
— А вы спасли только одного, — неопределенным тоном сказала Катя.
— Да, но зато этот спасенный был я сам, — сказал Ронин.
— И вы это очень цените? — спросила Катя.
— Да, — сказал Ронин, — как же мне не ценить этого! Ведь жизнь выше всего, не правда ли, Катя? Мы должны любить жизнь, не правда ли, Катя? Любить жизнь, ценить ее блага, стремиться к счастью, не правда ли, Катя?
— Достойную жизнь, — сказала Катя, — только достойную жизнь надо любить.
— О Катя! — воскликнул Ронин, — простите, что я вас так называю, но вы знаете, что я вас люблю.
Катя приложила руки к своим пылающим щекам.
— Называйте меня как хотите, — сказала она, — я достаточно молода для того, чтобы и чужие люди иногда забывали, что я уже не девочка.
Чуть-чуть усмехнувшись на слово «чужие», Ронин продолжал:
— Вы говорите, Катя, — достойная жизнь! С детским идеализмом вы мечтаете о жизни, полной подвигов.
— А разве нет такой жизни? — спросила Катя. — Разве мы не слышим о подвигах?
Ронин пожал плечами.
— Конечно, — сказал он, — но что же делать, если не каждый способен быть героем! Да и никто не обязан быть героем. Мы живем как умеем, берем жизнь как она есть, а не как она должна быть. Если нет нам достойной жизни, разве и эта жизнь, такая как есть, не хороша? Солнце греет всех одинаково, и прекраснейшие розы благоухают не для того, кто их достоин, а для того, кто может их купить.
— Не надо, не надо так говорить! — воскликнула Катя.
— Почему
— Разве эти слова не обжигают вам губы? — ответила Катя вопросом и пристально посмотрела на Ронина.
— Послушайте, Катя, — тоном ласкового убеждения заговорил Ронин, — вот, я спас свою жизнь, сумел спасти, — Катя, как вы думаете, если бы вы были со мною, сумел ли бы я спасти и вас?
Катя засмеялась и промолчала.
Ронин говорил нежно и страстно, и глаза его потемнели и приняли повелительное выражение:
— Катя, любите меня, любите. Катя, хотите разделить мою судьбу, мою жизнь, — все, что я имею?
Катя постояла с минуту молча, с опущенными глазами. Потом сказала:
— Я люблю вас, вы это знаете, и потому мне было так больно в эти дни. Я думала, что никогда больше вас не увижу. Может быть, так было бы лучше. Но вот мы встретились. Люди не отвернулись от вас.
— Как же бы они посмели отвернуться! — воскликнул Ронин. — Разве они сами — герои? Где же их самоотверженные поступки? Это все — сытые люди, Катя. Они любят жизнь они «к ее минутным благам прикованы привычкой и средой».
— Да, — сказала Катя, — вы — самый сильный из тех, кого я знаю. Я люблю вас опять. Если вы не боитесь, что к моей любви будет примешиваться и другое чувство, хорошо, я буду вашею женою.
— Я знаю, о каком чувстве вы говорите, — сказал Ронин, — но, милая Катя, мы все более или менее презираем себя и других, презираем потому, что вся наша жизнь слагается из ряда поступков ничтожных и порою нехороших. И по улице не пройдешь без того, чтобы одежда не запылилась, а уж душа наша, что о ней и говорить!
Он смотрел на Катю нагло-веселыми глазами, любуясь тем, как нежно румянятся ее щеки. Потом вдруг он привлек ее к себе и поцеловал прямо в губы.
Катя не сопротивлялась. Она знала, что это не опасно для ее платья и для ее прически. И точно, Ронин тотчас же отпустил Катю, распрощался с нею корректно и ушел.
Катя опять поднялась в беседку и долго смотрела, как он неторопливо шел по улице, спокойный и элегантный. Потом она вернулась в гостиную. Там было теперь только трое — отец, мать и Мери Дугинская.
Катя, отодвинув синюю портьеру, остановилась в дверях и спокойно сказала:
— Папа, мама, тетя Мери, Ронин сделал мне предложение, я дала согласие.
Все радостно засмеялись. Мери Дугинская воскликнула:
— Но послушайте, как она спокойно говорит это! Точно ее пригласили на тур вальса!
— Она у нас невозмутимая, — сказал отец, опять по-прежнему великолепный и веселый.
Все были рады. Папа, мама, тетя Мери целовали и поздравляли Катю. Катя казалась невозмутимо-счастливою.