Том 5. Литургия мне
Шрифт:
А вечером, оставшись одна, Катя долго плакала. Она думала, что любит Ронина, но и презирает его. Как же ей всю жизнь прожить с этим человеком?
Не лучше ли убить себя?
У Кати был маленький, очень красивый револьвер, всегда заряженный, — ее самый большой секрет от родителей. В эту ночь Катя не раз вынимала хорошенькую стальную игрушку. Она даже прикладывала холодное дуло то к виску, то к тому неширокому месту на груди, под которым тогда усиленно начинало колотиться испуганное сердце.
Прикосновение холодной стали к горячему телу каждый раз было тупое и жесткое. Каждый раз Кате было страшно
Когда под утро, подойдя к окну, Катя увидела розоватый налет зари на вскипающей пене волн, она почувствовала всем своим ослабевшим от бессонницы телом, что не умрет и не откажется от счастья с Рониным. То слабое презрение к самой себе, которое почувствовала Катя, потонуло в остром и радостном чувстве любви к своей жизни и к ее благополучию и довольству.
«Расталкивая тех, кто послабее, там, в ужасную ночь, он выбился к жизни. Ну что же, — думала Катя, — вот, люди перестанут его осуждать. Люди думают, что их жизнь — борьба за существование. Сильные побеждают, будет и он всегда победителем».
Засыпая, Катя упрямо думала: «Ну и пусть, пусть буду презирать и его, и себя, — и все-таки буду счастлива».
Катя осталась жить, — не для того, чтобы жить достойною и прекрасною жизнью, сливая свою волю и свою жизнь с волею и с жизнью множеств, а только для того, чтобы выйти замуж за богатого, молодого, красивого, любимого ею человека и вместе с ним наслаждаться радостями себялюбивого существования, наслаждаться всем, что можно купить за деньги.
Грубая, жестокая жизнь еще раз торжествовала свою победу над очаровательною мечтою о высоком подвиге.
Крутильда и семь других
В это ясное апрельское утро Стакан Иванович проснулся как всегда, под гудящее пение жены своей Крутильды. Занавески уже были отдернуты, в спальне было светло, и из открытой фортки веяло холодом, и слышен был шум голосов на дворе.
Низким контральто, не то чтобы приятным, но привычным Стакану, Крутильда пела за его спиною, — он лежал у стены на правом боку, спиною к Крутильде. Давно знакомые слова на привычный мотив слушал Стакан не без удовольствия. Крутильда пела:
Любви неодолима сила. Противиться кто смеет ей? Она Стакана превратила В прекраснейшего из мужей.Улыбка озаряла помятое сном и пятью десятками жизни, но все же счастливое лицо Стакана. Не поворачиваясь к Крутильде и даже пока еще не открывая глаз, Стакан Иванович запел ответный куплет. Голос у него был резкий тенорок, Стакан часто фальшивил, высокие ноты брал тончайшим фальцетом, — но едва он запел все те же, сотни раз повторенные слова, на смуглом Крутильдином лице показалась улыбка. Крутильда легла поудобнее, подложила под голову полные, крепкие руки, смотрела в розетку потолка почти немигающими, темно-серыми, крупными глазами и слушала. Стакан пел:
Любви непобедима сила. Противиться не думай ей. Она меня преобразила ВИ повернулся на спину, чтобы вместе с Крутильдою пропеть, — она:
Стакан прекраснейший из всех мужей.А он:
Да, — я счастливейший из всех мужей.После краткой паузы запела опять Крутильда:
Любви непобедима сила, Она капризнее всего, Она служанку превратила В царицу дома твоего.И опять, отвечая ей, запел восторженно и громко теперь уже совсем проснувшийся Стакан:
Любви неодолима сила И прихотливее всего. Она Крутильду превратила В царицу сердца моего.И потом опять запели вместе, — она:
Да, я — царица дома твоего.А он:
Да, ты — царица сердца моего.Это пение было как бы призывным сигналом. Едва замолкли, замерев на высоких нотах, последние звуки любовного дуэта, как тотчас же в дверь постучались.
— Войдите, — крикнула Крутильда голосом громким и веселым.
Явилась горничная, молодая, веселая девушка с необыкновенно правильно-круглым лицом, румяная, чуть-чуть курносенькая, чуть-чуть веснушчатая, по прозвищу Сыр-Дарья.
Она сказала, остановясь у дверей:
— Стакан Иваныч, Крутильда Малофеевна, с добрым утром. Сегодня третий день праздника.
— Знаю, знаю, — отвечала Крутильда.
Стакан, как всегда забывая значение этого дня, проворчал:
— Ну, так что ж?
Сыр-Дарья пояснила:
— Званы нонче к обеду семь других. Как всегда, на третий день.
Крутильда весело улыбалась. Стакан нахмурился. Крутильдина затея — раз в год собирать семь других — никогда ему не нравилась, хоть он и подчинялся этому без спора. Иногда он думал сердито: «Хоть бы их ветром каким сдунуло, хоть бы к черту в пекло».
Но ни одна из семи других не умирала, не уезжала в другой город. Какое-то странное чувство заставляло их каждый год принимать приглашение счастливой соперницы и приезжать на ее пир.
Стакан Иванович сказал сурово:
— Сыр-Дарья, удались, сейчас я восстану от сна.
Сыр-Дарья удалилась. Крутильда же, все еще лежа на спине и глядя на розетку потолка, спросила, как всегда:
— А вот еще есть слово «имманентный», — что значит?
Каждое утро Крутильда узнавала от Стакана значение еще одного ученого слова.
В пять часов вечера семь других собрались, но Стакан еще их не видел. Он сидел один в своем кабинете, строгом и чинном, как и подобает быть кабинету солидного адвоката в квартире, за которую платится три тысячи в год.