Том 5. Очерки, статьи, речи
Шрифт:
Я говорю, что это не книга. Пускай гадает сердцеведец, торопится запоздалый путник и молится монах. «Уж этот сон мне снился».
1903
А.Е. Зарин. Спирит
Роман в 6-ти главах. СПб., 1902
Сначала — довольно трогательно: у присяжного поверенного умерла жена — Елена. Потом убежала вторая жена и умерла дочь — Ната. Тогда он стал спиритом. Тогда же все, что было трогательного, куда-то исчезло. Присяжный поверенный открыл, что он — «пишущий спирит», бросил дела, умилился и, отыскав старую няню Наты, начал вести разговоры
«Я встретил Авдотью, взял ее к себе. Скажи об этом Нате».
А жена отвечала:
«Мы знаем. Ната послала ее тебе. Живи с ней».
Однажды он даже сообщил Авдотье, что «у них там все есть», даже «сады с цветами и фруктами».
«Известно, рай, — сказала умиленная Авдотья. — Действительно, должно быть, прекрасное место! Пожалуй, там еще лучше, чем у нас: у нас, например, суп, жаркое и пирожное. А там — сначала пирожное, потом суп».
Присоединяюсь к умилению Авдотьи.
Роман Зарина полезно держать в киосках на станциях железных дорог.
1903
Е.И. «Просветы» и Настроения. Иван Абрамов. В культурном скиту
1. Е.И. «Просветы» и Настроения.
1) Предчувствие «Северного сияния»;
2) Благая часть (Крестовоздвиженское трудовое братство);
3) Душа поэта-философа (о В. С. Соловьеве).
2. Иван Абрамов. В культурном скиту (среди неплюевцев)
СПб., 1903
Первая книжка писана дамской рукой. Суть ее — непроходимая, так сказать, дремучая добродетель. Казалось бы, легко прочесть маленькую, изящно изданную книжку, испещренную посвящениями, подразделениями и эпиграфами из св. писания и Вл. Соловьева. Не тут-то было. Первая часть посвящена предчувствиям. Прием очень прост: надо открывать по очереди и наугад: 1) Бурже; 2) стихи В. Л. Соловьева; 3) обращение студента к товарищам; 4) толстый журнал; 5) сочинения Салтыкова и 6) «Три речи» Соловьева о Достоевском, — и везде одинаково найдутся — m-me Е. И. разгадывает душу Вл. Соловьева.
Прием опять простой: надо процитировать все его стихи без всякой системы. Наконец, вторая и самая большая часть (под названием «Благая») посвящена описанию поездки m-me Е. И. в Крестовоздвиженское трудовое братство известного Н. Н. Неплюева. Тут, конечно, много полезных сведений. Но не все, что полезно, приятно — здесь этот принцип дает о себе знать с особой силой. Добродетель торжествует до такой степени, что невольно закрадываются в душу злодейские замыслы; если бы пришел Николай Ставрогин (из «Бесов» Достоевского), то, наверное, еще однажды укусил бы за ухо одного из «генералов добродетели». И при чем тут Вл. Соловьев? Такой скукене воспротивился бы разве камергер Деларю, но ведь он не сопротивлялся даже, когда ему «истыкали все телеса». Итак, книжка m-me Е. И., глубокопочтенная и исполненная восхищений, кажется мне очень скучной и совсем ненужной. Тоже, должно быть, очень скучно и в Неплюевском братстве. Впрочем, так показалось не мне одному, а также и г-ну Абрамову (автору книжки «В культурном скиту»), который пять лет учился в Неплюевской школе. Он говорит о «нравственном удушье» и о деспотизме самого Н. Н. Неплюева. Книжка г-на Абрамова сильно отзывает «Русским богатством» (где она и печаталась первоначально, как явствует из предисловия), однако она, кажется, вернее «попадает в точку», чем все излияния m-me Е. И.
Даже либеральные воззвания к «самодеятельности» и «самокритике» и наивные упреки г. Неплюеву в том, что у него на столе лежит генеалогия
К.Д. Бальмонт. Будем как солнце. Только любовь
К.Д. Бальмонт. Будем как солнце.
Книга символов. Книгоиздательство «Скорпион»
К.Д. Бальмонт. Только любовь
Семицветник. Книгоиздательство «Гриф»
Эпиграфами к этим книгам служат слова Анаксагора: «Я в этот мир пришел, чтоб видеть солнце», и Достоевского: «Я всему молюсь». То и другое — лозунги поэта. И когда истинному поэту — поэтупрежде всего, без всякой чужой «окраски», но в пестрых и радужных одеждах искусства, — предъявляют посторонние «запросы», — чувствуешь себя неловко и неопрятно. Что ответить? Сам поэт отвечает за себя:
Мы унижаемся и спорим С своею собственной душой. Я на год надышался морем, И на год я для всех чужой. Своих я бросил в чуждых странах, Ушел туда, где шум волны, Тонул в серебряных туманах, И видел царственные сны. Поняв подвижность легкой пены, Ясоздаю дрожащий стих, И так люблю свои измены, Как неизменность всех своих.Может быть, это не всем подходит, но надо помнить, что «нет Бальмонта кроме Бальмонта».
Мы говорим на разных языках, Я— свет весны, а ты — усталый холод, Я— златоцвет, который вечно молод, А ты — песок на мертвых берегах.
В этих строках можно угадать сущность поэзии Бальмонта. Если мы попытаемся определить ее точно,то потеряемся в определениях, исключающих друг друга. Следя стих за стихом, решительно не знаешь: есть ли область, в которую нет сил проникнуть поэту. Поэтому можно, не нарушая цельности, на любой странице цитировать Бальмонта: он весь — многострунная лира. Обратить мир в песню таких изысканно-нежных и вместе — пестрых тонов, как у Бальмонта, — значит полюбить явления,помимо их идей. В своих книгам Бальмонт замкнут в себе. И в них — ключ к сердцу его поэзии — сердцу прежде всего,как источнику любви:
Не кляните, мудрые. Что вам до меня? Яведь только облачко, полное огня. Яведь только облачко. Видите: плыву. И зову мечтателей… Вас я не зову!