Том 5. Повести, рассказы, очерки, стихи 1900-1906

Горький Максим

— Медленно и долго я поднимался с низу жизни к вам на вершину её, и на всё, в пути моём, я смотрел жадными глазами соглядатая, идущего в землю обетованную.

— Шёл я и видел по дороге моей множество несчастий, скорби и горя, кровью плакало сердце моё, глубокие, неизлечимые раны нанесла ему тяжёлая рука суровой правды жизни — и ничто не уврачует этих ран, кроме острого яда мести!

— Но среди ужаса, который видели глаза мои, было несколько случаев, особенно памятных мне; они-то наиболее решительно и ясно освещают гнусную жестокость и позор жизни, устроенной вами на земле, и вот о них

я хочу рассказать вам здесь для того, чтоб хоть краской стыда облагородить на время самодовольные лица ваши, ибо — поистине! — узнал я вас и не могу надеяться на большее!

— В его дерзости есть что-то оригинальное! — сказала публика и начала рукоплескать интересному рассказчику, ещё не знакомому ей.

2

Далее в рукописи следует рассказ, напечатанный в настоящем томе под заглавием «Девочка». — Ред.

3

В знойный полдень на окраине одного из южных городов, недалеко от тюремной стены, сидели четверо рабочих. Они были голодны и смотрели на всё вокруг злыми и жадными глазами, как четыре ворона, давно не видавшие падали.

Один из них был седой старик, должно быть, богомольный человек и, видимо, бездомный, отставной солдат; другой — высокий, чахоточный мужичок с рыжей острой бородкой; третий — хромал на левую ногу, и четвёртый — молодой парень, весь в язвах, с большими глазами испуганного телёнка, — все четверо — инвалиды великой и несчастной армии людей, руками которых создаётся всё на земле…

Стараясь не двигаться, чтобы не раздражать голода, который жёг им внутренности, они сидели на груде камня и, задыхаясь от зноя, изредка медленно и ворчливо говорили что-то друг другу и все по очереди отрицательно кивали головами.

Я смотрел на них сквозь решётку тюремного окна, и в неподвижной знойной тишине мне были ясно слышны хриплые речи старика, сухой кашель чахоточного, краткие восклицания хромого, похожие на отрывистый, бессильный лай старой собаки. Парень молчал, разглядывая неподвижным взглядом мертвеца моё лицо в окне тюрьмы.

— Хоть камень гложи, — сказал чахоточный и, взяв в руку камень, бессильно швырнул его прочь от себя.

— Вон — жид идёт, — проговорил старик. Недалеко от них быстро шагал высокий тонкий еврей, согнувшись и придерживая одною рукой отвисшую пазуху длинной чёрной одежды. Его другая рука странно болталась в воздухе, точно пытаясь схватить что-то никому, кроме её хозяина, не видимое. Из-под его босых ног клубами вздымалась пыль, и весь он точно летел в её сером горячем облаке.

— Эй! — крикнул хромой.

Товарищи молча посмотрели на него.

— Эй, милый! — громко повторил хромой, когда еврей поравнялся с ним.

Чёрная тонкая фигура сразу остановилась, точно в ней вдруг сломалось то, что приводило её в движение.

— Н-ну? — раздался высокий, тонкий, тревожный голос.

— Слушай! — заговорил хромой, — не знаешь ли ты какой работы нам вот, а?

— Нет работы! — быстро качнув головой, ответил еврей.

— Нету?

— Нигде нет никакой работы!

— А — хлеба… никто не даёт… не подают здесь?

Еврей помолчал, потом тем же высоким и тревожным голосом молвил:

— Не знаю… а! как всем нужно иметь хлеб!

—

У тебя что за пазухой? — неожиданно спросил парень с телячьими глазами. Спросил и глупо, громко захохотал…

— Это — для моих детей… прощайте!

Еврей покачнулся, взмахнул рукой и пошёл, увлекая за собою четыре пары жадных глаз.

Но тотчас же парень вскочил на ноги, оглянулся, прыгнул вслед за евреем и, сильно размахнувшись, ударил его сзади в ухо. Удар был тяжёл и крепок, — еврей упал в пыль дороги без звука, как срубленное дерево.

— Вот!.. — громко сказал парень и нагнулся над упавшим, а когда он выпрямился, в руках у него были два круглых хлеба. Четверо людей быстро слились в одну тесную кучу тела и лохмотьев и молча стали есть, изредка поглядывая на еврея, всё ещё неподвижного.

Но вот он приподнял голову… потом вытянулся… и быстро сел на дороге, весь серый от пыли. По лицу у него текла кровь, он дотрагивался рукой до лица, подносил руку к глазам, смотрел на неё и снова стирал ею кровь. Всё это он делал молча и не глядя на четверых людей, которые тоже молча пожирали его хлеб.

Потом он встал на ноги, пошатнулся и пошёл, опустив руки вдоль туловища.

— Дай ему ещё! — сказал хромой парню. Лицо у хромого — я видел — было красное, довольное.

Послушно и не торопясь парень дважды шагнул, взял еврея сзади за шиворот, повернул его к себе лицом и ударил раз, два. Еврей снова упал. Но на этот раз он крикнул звонким, режущим сердце голосом:

— Что вы делаете?

Парень довольно усмехнулся.

— Едим твой хлеб, — ответил чахоточный.

— А ты — соси свою кровь, — громко добавил хромой.

Парень захохотал деревянным смехом идиота.

Тогда вмешался и старик.

— Соси кровь — верно! — сказал он. — Христову-то кровь, небойсь, пили, жиды проклятые? То-то! Никогда вам не забудется! Идём, ребята!

Они пошли, и стена тюрьмы скрыла от меня их зловещие фигуры.

Еврей всё сидел на земле и вытирал рукой залитое кровью лицо. Он что-то бормотал — молитву или проклятия — мне не слышно было. Потом он поднялся и, бессильно качаясь на тонких ногах, стал смотреть в ту сторону, куда ушли ограбившие его. Одна его рука неподвижно висела вдоль туловища, а другая всё судорожно поднималась к лицу, стирая с него кровь и пыль. Вот он сунул руку за пазуху, вырвал её оттуда, взмахнул головой вверх и — весь изломанный, спотыкаясь и размахивая руками, как большая раненая птица крыльями, — побежал снова в ту сторону, откуда пришёл…

4

На окраине города, в грязной луже среди улицы, играли три мальчика. Высоко подобрав штаны, они ходили взад и вперёд по грязи, гуськом один за другим, изображая пароход и баржи.

На бледном, весеннем небе весело и ярко горело солнце, воздух был напоен густым запахом свежей листвы, тёплая грязь мягко ласкала голые ноги мальчишек, и ребята были довольны — маленьким людям немного нужно грязи, чтобы быть довольными жизнью.

Пароход изображал крепкий мальчик лет десяти, он был одет лучше, чем его товарищи, в платье более крепкое и чистое, чем у них, и, видимо, был более сытым, чем они. Лицо у него было смуглое, здоровое, а глаза — матовые и круглые, как две медные монеты.